Перед людьми, которые сидят здесь и прямо отсюда отправятся на фронт, перед девушками в шапках и полушубках Зоя чувствовала себя ничтожной; ее жизнь казалась пустой, мелочной. Самоуверенная и горделивая, в этот вечер она впервые переживала разочарование собой, признавала себя неспособной на мужественный поступок, лишенной какого бы то ни было таланта. Будучи еще девочкой, она любила повертеться перед зеркалом, позируя и напевая, уже тогда она представляла себя артисткой, находила сходство между собой и портретами артисток, помещаемыми в газетах. То были мечты юности. Ее охватила тоска, она уже думала о том, как бы побыстрее выйти и остаться одной, чтобы никого не видеть.

Концерт закончился. Солдаты, как по команде, встали, начали надевать вещевые мешки, застегиваться, завязывать шапки. Зоя, забыв обо всем, следила за девушками.

— И все-таки ушанка и коса — глупо! — сказала Тося, пряча руки в каракулевую муфту.

— Как он выбивал чечеточку! — прищелкнул языком Антон.

Зоя в людском потоке выходила молча.

Холодный воздух врывался в открытые настежь двери, обвевал людей и напоминал одним о метелице, другим о теплом доме. Зоя тоже подумала о том, как приятно сейчас, прибежав домой, лечь в постель или прижаться к горячей печке. Здесь, за дверью клуба, все ее смелые решения вдруг забылись, мечты померкли.

— Нам бы такого чечеточника в бригаду! Ты представляешь, Зоенька! — не унимался Антон, заглядывая ей в глаза. — Пение, художественное чтение, баянист и прекрасный чечеточник — ансамбль! Идея?

— Какая по счету за сегодняшний вечер?

Тося не терпела Антоновых увлечений, хотя и знала, что о них он тут же забывал.

Солдаты выстраивались в колонну. Их обсыпало снегом, они топтались на месте, перекликались, посвечивали огоньками цигарок.

Зоя искала, где стали девушки. Их уже трудно было распознать.

— Так-с, — протянул Антон, подняв плечи.

Тося знала, о чем он думал..

— Тебе, конечно, надо торопиться на аэродром. Там ветер опрокидывает самолеты.

— Без шуток, через полчаса заступаю на дежурство.

Зоя и Тося попрощались с ним одновременно и разошлись в разные стороны. Все трое не верили в искренность этого прощания.

Оставшись одна, Зоя вновь подумала о том, где сегодня будут ночевать девушки-бойцы, потом вспомнила, как приятно было танцевать с Антоном, и почувствовала слабую боль в руке, которую сильно пожал Антон. Она только теперь поняла, что то был знак, и быстро оглянулась.

На улице никого но было. Зое стало грустно. Прижимая полы шубки к ногам, низко наклоняясь, она пошла быстрее.

Уже возле дома Зое послышалось, что ее окликнули. Она остановилась, прислушалась. Позади кто-то бежал. Не оборачиваясь, догадалась, кто это.

Стояла, пьянея от одной мысли, что их сейчас никто не видит, что они одни — только ночь, только снегопад. Он подошел, часто дыша.

— Неужели поверила, что я ушел?

— А служба?

Его глаза светились перед ее глазами, горячие крепкие руки сжимали ее руки.

— Я больше не могу так, Зоенька... Я люблю тебя, люблю. Пойми ты это. Давно люблю, с первой встречи. Я ничего не хочу знать о том, что было у тебя с Дмитрием. Ты должна быть моей — и будешь.

— Что с тобой? Успокойся, — Зою пугал его возбужденный голос.

— Я спокоен, Зоенька, как океан в бурю. Ты должна меня выслушать.

— Не надо... Молчи.

— Сколько времени мы провели вместе в прекрасные осенние вечера, но в любви признаюсь тебе, среди сугробов.

Суетливость и горячность Антона не понравились Зое. Она пошла дальше. Антон последовал рядом, не выпуская ее руки.

Остановились у калитки. Антон хотел поднять Зое воротник. Приблизившись руками к лицу девушки, обхватил ее за шею и припал губами к ее губам. Зоя качнула головой, но не вырывалась, не отталкивала его. Антон снова поймал ее губы. Прижал всю ее к себе. Она ощущала только жаркие губы и частые удары его сердца.

— Ант... — оттолкнула наконец. — Там люди...

В белой мгле ночи приближались, росли шум, позвякивание, голоса. Что-то большое, темное, как гигантская фигура, надвигалось из метелицы.

По заваленной снегом улице, мимо заборов, калиток, порожков маршевая часть пробивалась к степной дороге.

На другой день Зоя проснулась поздно. За окнами уже белело чуть подсиненное тихое пасмурное утро. Матери в комнате не было. За домом слышались глухие удары в землю: видно, кололи дрова.

Закрыв глаза, Зоя обеими руками потерла виски, вздохнула и вспомнила сон.

...В чужом, странном городе на темных улицах ее преследовал незнакомый человек. Она сталкивалась с ним лицо в лицо, пугалась и снова убегала. А он гнался, хотел ее убить, грозил оружием и, догнав, почему-то не стрелял. В городе не было ни одной живой души и не у кого было просить защиты, Выбежала на окраину, а там — глубокий ров, пропасть... «Брошусь туда», — подумала. Но когда оглянулась в последний раз, на нее шел с пистолетом в руках живой, такой, как и был, Дмитрий. Она, повернувшись, с криком бросилась к нему, но он ее не узнал, отстранил ее руки и сказал, что ищет тут какого-то своего врага. Ей стало страшно, она кричала, плакала, звала, но он шел и шел не оглядываясь.

Вспомнила вчерашнее и ощутила, что губы горят. Вскочила с постели и в коротенькой рубашонке подошла к зеркалу. Покусанные, припухшие губы показались ей вовсе не своими. Закрыла их рукой.

В комнату с охапкой дров вошла Ирина Протасовна.

— Чего гримасничаешь с утра перед зеркалом? — строго промолвила она на пороге и с грохотом бросила дрова к плите.

Значит, мать слышала, как они бубнили под окном, а может, и видела их.

— Такой хороший концерт был вчера! — весело залепетала Зоя, одеваясь.

Мать загремела конфорками.

— Уже однажды добегалась по концертам, доченька. Начинаешь все сначала? Второго водишь под окна?

Она смотрела на дочь злыми глазами.

— Мамочка, не сердись, — виновато сказала Зоя. — Это Антон... О тебе расспрашивал.

— Утешать умеешь, а порадовать мать у тебя нечем. Одни хлопоты приносишь в дом. Убила бы тебя, проклятую! Догулялась уже до края!

Это уже затрагивалась иная тема. Некоторое время назад у Зои появилась тошнота, теперь она часто просит кислого, соленого. Дочь только догадывалась, что это значило, а мать хорошо знала, потому ежедневно искала случая, чтобы покричать на дочь, укорить ее прошлым. Зоя почувствовала, что мать и сейчас готова перейти к брани и бесстыдным советам, которые она не могла слушать, потому сразу умолкла и начала старательно застилать обе кровати, прибирать в комнате.

Завтракали почти молча, только стучали посудой да изредка перебрасывались короткими фразами.

Зое побыстрее хотелось уйти из дому, к чужим людям.

Так было и на следующий день и ежедневно. Зоя рано уходила из дому, торопилась на работу, хотя там следовало быть только к одиннадцати. Когда прибегала на обед, непременно приносила матери то свежую газету, то вырезки из старого иллюстрированного журнала, то какую-либо покупку, только бы задобрить, заговорить ее, не допустить, чтобы снова вспыхнул ее гнев. Вечером шла в кино, куда-нибудь выступать или просто на станцию, походить по перрону, посмотреть на поезда.

Антон раз в неделю вырывался с аэродрома в город и, где бы она ни была, выслеживал, поджидал, провожал домой. Останавливались на повороте улицы. Постояв недолго, расходились. Антон читал стихи, мечтал об ансамбле и рассказывал про свой Урал.

Зоя наедине думала о нем, хотела увидеть его; ей было приятно, когда кто-нибудь из девушек рассказывал, что видел ее с красавцем летчиком. Когда же он появлялся перед ней, разговорчивый и экспансивный в показе своих чувств, ее охватывала грусть и равнодушие ко всему тому, о чем он говорил. Разрешая ему провожать себя домой, она не чувствовала ни настоящего желания быть с ним, ни отчуждения к нему. Так вела себя, только бы не оттолкнуть его, не остаться совсем одинокой, без единой души, которая бы тянулась к ней.