— Вы хотите завершить образование, прежде чем заняться драматургией, не так ли?

   — Нет, ведь я не знаю, что надо изучать, чтобы стать писателем.

   — Надо начинать с изучения лучших авторов. Вы, разумеется, читали Эсхила?

   — Нет.

   — Софокла, Эврипида, Сенеку, Теренция, Плавта, Аристофана?

   — Нет, сударь, никого не читал.

   — Хорошо, но что вы читали?

   — Я предпочитаю услышать от вас, кого мне следует прочесть, и должен признаться, читал я очень мало.

   — Тогда я советую после античных классиков читать Шекспира, Лопе де Вега, Расина, Корнеля, Мольера, Вольтера, Бомарше, Шиллера, Гёте... Но что с вами, молодой человек? Почему у вас дрожат губы?

   — Чтобы не забыть, я просто повторяю те имена, которые вы называете.

   — Отлично. Кроме того, прочтите три величайших творения нового времени, каковыми, на мой взгляд, являются «Вильгельм Мейстер» Гёте, «Айвенго» Вальтера Скотта и «Шпион» Фенимора Купера.

Выйдя из театра, Дюма очень не хотел потерять из виду соседа, но тот явно хотел от него отделаться и сказал:

   — Всего хорошего, молодой человек, и желаю удачи!

   — О, сударь, я бесконечно признателен вам за ваши советы, но боюсь, что с таким огромным количеством авторов, которых мне предстоит прочитать, у меня никогда не будет времени на то, чтобы писать.

   — Вы будете писать, молодой человек. Вы станете писать, когда будете переполнены подобно сосуду, из которого всегда льётся через край вода.

   — Но как много необходимо прочесть: Эсхил, Софокл, Эврипид, Аристофан, Сенека, Теренций, Плавт, Шекспир, Лопе де Вега, Расин, Корнель, Мольер, Вольтер, Бомарше, Шиллер, Гёте...

   — У вас, по крайней мере, хорошая память. Но вы не должны ограничивать себя чтением только драматургов; читайте также и великих поэтов: Гомера, Вергилия, Тассо, Сервантеса, Мильтона... К тому же беспрерывно появляется что-то новое. Например, Латуш недавно издал томик стихотворений Андре Шенье, о котором мы знали, пожалуй, лишь то, что он погиб на гильотине тридцать лет назад, но отныне Шенье войдёт в число величайших поэтов Франции. Прочтите его... Ну а теперь, спокойной ночи.

   — Сударь, позвольте мне спросить вас, вправду ли вы член антиклаки, а если нет, то почему вы пришли освистать пьесу, которую даже не видели?

   — Я охотно объясню вам это; подойдите сюда и взгляните на эту афишу. Что вы на ней видите?

   — Мари Дорваль[66] и Филипп в главных ролях в «Вампире», пьесе г-на X.

   — Знайте же, X — это я... Вы можете вообразить себе нечто более чудесное, чем освистывать собственную пьесу и слышать, как возмущённые зрители требуют: «Вышвырните его за дверь». Я желаю вам в один прекрасный день пережить подобное наслаждение!

После этого господин, которого Дюма имел счастье встретить в свой первый вечер в Париже, попрощался с ним и сел в фиакр.

Это был Шарль Нодье[67], глава романтической школы, кого вскоре назначили директором библиотеки Арсенала, где он в роскошной квартире, которую ему там предоставили, каждую неделю устраивал приёмы, собирая самых знаменитых деятелей литературы той эпохи; совсем скоро на них будут приглашать и Дюма.

На следующее утро, после бессонной ночи, Дюма, охваченный каким-то исступлением и уверенный, что он баловень судьбы, явился в секретариат герцога Орлеанского.

Начальник, господин де Броваль, велел ему переписать письмо, и с этим поручением Дюма справился быстро и аккуратно. Он научился складывать квадратом письма, адресованные министрам и послам, прямоугольником — письма, направляемые инспекторам и начальникам различных служб, и писать почерком с наклоном вправо письма подчинённым. Дюма стал одним из лучших переписчиков; его работа была безукоризненной, его почерк казался выгравированным на меди, но, занимаясь перепиской, он повторял про себя те книги, что успел прочитать, заполнял память тысячами сцен из пьес, десятками тысяч стихов, сотнями тысяч исторических, научных, художественных подробностей.

За одним столом с ним трудился некто Лассань, сумевший привить Дюма свой интерес к старинным хронистам Жуанвилю, Фруассару, Монстрелэ, Шартье, Монлюку и дополнил ими, а также «Мемуарами» герцога Сен-Симона[68] список авторов Нодье. Дюма читал ночи напролёт и старался смотреть как можно больше пьес; Дюма был не нужен сон, поскольку для него достаточным отдыхом была механическая работа в секретариате.

С каждым днём он чувствовал себя всё более уверенным в своих силах; эту силу он ощущал даже в собственных руках. Однажды, когда его коллега Лассань должен был отвести свою дочку к дантисту, а та вопила от страха, Дюма ласково погладил девочку по лицу и сказал:

— Дантист не сделает тебе больно.

Вернувшись от врача, девочка гордо объявила: «Он не сделал мне больно». Читая спустя несколько лет какой-то труд о Месмере[69], Дюма узнал название той способности, которой обладал: называлась она гипнотическим внушением.

Дюма везло решительно во всём!

Когда этот человек находил время для любви? Как читатель он был бездной, поглощающей целые библиотеки; как писатель он превратился в цунами, грозившее затопить континенты. Дюма утверждал, что его ум работает всё время, даже во сне, и создать книгу означает записать то, что уже в почти законченном виде существует у него в мыслях.

В 1851 году, оставшись без копейки после многих лет неслыханной расточительности, Дюма, которому угрожала орда кредиторов, эмигрировал в Брюссель, дабы избежать долговой тюрьмы.

Он задолжал около миллиона франков. Дюма снял на бульваре Ватерлоо небольшой особняк, где обосновался в мансарде и принялся за работу. Каждый вечер на первом этаже среди оставшихся у него холстов Делакруа, бронзовых статуэток Бари[70] и украшенных эмалью канделябров, в каждом из которых помещалось пятьдесят восковых свечей, Дюма принимал либо Виктора Гюго, находившегося в изгнании, и других политических эмигрантов, либо труппу танцовщиц.

И он плодил тома романов, статей, пьес; но брюссельский период отмечен главным образом написанием «Воспоминаний» Дюма. Хотя в них более миллиона слов, они доведены только до первых успехов Дюма в карьере писателя.

На странице 1062-й можно прочитать: «...у меня родился принц Уэльский[71]...».

Всего пять слов о рождении первенца, и ни слова о его матери; по этому поводу ни до этого места, ни после в «Воспоминаниях» ничего не сказано. Как будто сына Дюма родила неизвестная женщина.

Откуда эта сдержанность? Почему вдруг иссяк этот водопад слов? Ведь тот же человек в возрасте шестидесяти восьми лет писал Лёмерру, одному из своих многочисленных издателей: «Написав более пятисот томов, — я уже давно потерял им счёт, — хочу завершить свою литературную карьеру поваренной книгой...».

Эта поваренная книга вышла настоящим монстром! В ней тысяча сто страниц, и только горчице посвящено не менее восьми.

В этой громадной книге можно найти всё, хотя слишком скромное место, отведённое в ней любви, и не делает её шедевром эпохи романтизма. География, история, наука, искусство рассматриваются в книге Дюма с точки зрения сосочков на языке. Перед нами проходят все великие чревоугодники и гастрономы — Лукулл, Людовик XIV, прожорливый Людовик XVI, Людовик XVIII, Талейран — и рассказываются все анекдоты, касающиеся их требований к еде. Ибо Дюма всегда помнил урок Нодье: он читал, читал, читал и, когда прочитанное переполняло его, выплёскивал всё на читателя. С его пера в любую минуту был готов низвергнуться поток слов.