Никогда ещё репутация обоих Дюма не стояла так высоко[118].

Ни один писатель в истории литературы не был более плодовитым и популярным, чем Дюма в тот период своей жизни. С его пера беспрерывным потоком струились книги. С ошеломляющим успехом один за другим печатались романы «Ожерелье королевы», «Сорок пять», «Двадцать лет спустя».

Но одновременно он восхищал Париж созданным им «Историческим театром», здание для которого построили по личным указаниям Дюма. Театр открылся премьерой «Королевы Марго». Люди двое суток выстаивали очередь в кассу, чтобы попасть на спектакль. Занавес поднялся в половине одиннадцатого вечера, а в последний раз опустился лишь в три утра, после пяти с половиной часов захватывающей мелодрамы, которая прошла под гром аплодисментов.

Но она не стала рекордом Дюма: его мелодрама «Граф де Монте-Кристо», слишком длинная, чтобы её можно было сыграть в один вечер, шла три вечера подряд.

Кроме того, Дюма тогда написал два труда по истории о царствованиях Людовика XIV и Людовика XV. В разное время Дюма был директором трёх республиканских и демократических политических журналов, а в бурные годы, отделявшие революцию 1848 года от государственного переворота Наполеона III, несколько раз в различных округах выставлял свою кандидатуру в Национальное собрание. Его провал удивил и огорчил Дюма, ибо на предвыборные собрания, где он блистал красноречием, сбегались толпы.

В те годы Дюма находился в зените славы, и утверждали, что он зарабатывает восемьсот тысяч франков в год, а эти деньги во времена, когда мужчина мог прокормить семью на три франка в день, представляли собой королевский доход.

Но и расходы Дюма были поистине королевскими. Он жил в роскошном замке, который выстроил себе в Марли-лё-Руа, и ему нравилось приглашать до шестисот персон на свои пантагрюэлевские пиршества, особенно на праздники, когда, например, все гости должны были являться в одеяниях древних римлян, а подаваемые блюда и обстановка тоже были навеяны Древним Римом. Зачастую сам Дюма не участвовал в этих грандиозных пикниках; вынужденный выполнять обязательства перед издателями, он оставался в своём кабинете и выходил к гостям лишь во время фейерверка, которым неизменно завершались эти празднества.

Следя глазами за ракетами, возносящимися в небо перед тем, как разлететься снопами золотых брызг, Дюма иногда восклицал: «Они затмили звёзды!»

Дюма был добычей нахлебников, кое-кто из них жил под его кровом по нескольку лет. Какая-то робость мешала ему осведомиться у этих людей, что они делают в его доме. Однажды за обедом Дюма попросил сидящего рядом с ним гостя:

   — Представьте меня, пожалуйста, некоторым из гостей.

   — Я сам здесь посторонний, — ответил сосед, снова наполняя шампанским свой бокал.

Но самый характерный случай, дающий представление о доме Дюма, произошёл с Рускони.

В конце месяца, когда его прислуга выстраивалась в гостиной для получения жалованья, Дюма вдруг заметил среди слуг маленького, седенького человечка, совершенно ему незнакомого.

   — А вы... тоже работаете у меня? — спросил Дюма, когда очередь дошла до старичка.

   — Ах, господин Дюма! — оскорблённым тоном воскликнул гном. — Неужели вы меня забыли? Я — Рускони.

   — Ах да, да, — поспешно ответил Дюма, пытаясь не выдать своего неведения. — И сколько я вам плачу?

   — Сто двадцать франков в месяц, господин Дюма, — сообщил Рускони.

Много лет все наблюдали, как этот карлик семенит по дому, но никто так и не узнал, чем он занимался.

   — Вам это должно быть известно, — сказал кто-то Дюма. — В конце концов, вы же брали его на службу.

   — Я тоже так предполагаю, — согласился Дюма, — но, убей меня, припомнить ничего не могу.

   — Но что он делает?

   — Несколько раз, когда он пробегал мимо меня, я останавливал его и просил о какой-нибудь маленькой услуге. В таких случаях он неизменно смотрел на меня полными слёз глазами и восклицал: «Ах, господин Дюма, да будь у меня даже четыре руки, я с радостью предоставил бы их в ваше распоряжение!» Или ещё лучше: «Если бы я мог сразу быть в двух местах...» Можно ли придираться к человеку, когда видишь такую преданность?

   — Пусть так, но вы могли бы выставить его, — сказал Дюма один из друзей.

   — Выгнать? Без всякой причины? Конечно, если я смог бы установить, что он делает, то легко нашёл бы недостатки в его работе и уволил. Но поскольку мне уже много лет неизвестно, чем он в доме занят, я должен предполагать, что работу свою он исполняет исправно.

Редкие люди, кому удалось поговорить с Рускони, смогли вытянуть из него всего одну фразу: «Я был начальником полиции на острове Эльба; моим старым глазам выпало счастье видеть двух величайших людей нашего века — Наполеона и Дюма».

Александра больше всех забавляли эти истории о расточительности отца, и при любом удобном случае он пересказывал их своим друзьям. Когда это безрассудное мотовство всё чаще и чаще опустошало кропильницу, Александра это ничуть не волновало, ибо ему стоило подождать день-другой, чтобы снова набить свои карманы деньгами.

Тем не менее именно в это время Дюма решил упростить свой образ жизни. Множество людей, обременявших своим присутствием его дом, не оставляли Дюма местечка, где бы он мог приткнуться. Необходимость писать всё больше и больше грозила вообще отнять у него отдых.

Прогуливаясь однажды в окрестностях городка Сен-Жермен, Дюма поднялся на холм Ферран, остановился на вершине и залюбовался видом на долину Сены.

— Ах, что ещё нужно человеку, кроме взгляда на уголок великолепия Божьего? — спросил он себя. — Иметь только корку хлеба, чашку чаю и, разумеется, бумагу, на чём писать.

Однажды он привёл на это место сына и спросил:

   — Ну, что скажешь? Построить здесь небольшую хижину, жить в одиночестве, работать в покое, вдали от толп людских. Ты согласен с этим?

   — Прекрасная мысль, — ответил Александр.

   — Сегодня же куплю здесь кусок земли, — решил Дюма.

В соседней с Пор-Марли деревне он пришёл к местному подрядчику.

   — Мне неловко беспокоить вас по столь незначительному делу, — извиняющимся тоном обратился к нему Дюма. — Я хочу простую хижину; ничего, кроме четырёх стен, что укроют меня от ветра и дождя; хочу просто крышу над головой, одну дверь и одно окно, чтобы был свет. Места ровно столько, сколько потребуется для маленького стола и одного стула. Не угодно ли вам взяться за эту скромную работу?

Подрядчик дал согласие.

   — Сколько времени вам потребуется? — спросил Дюма.

   — Четыре-пять дней.

   — И во что это обойдётся?

   — В триста франков.

   — Пустяк! — воскликнул Дюма.

Теперь после полудня Дюма, проведя за письменным столом много часов, облачался в лёгкий полотняный костюм, надевал на голову шляпу «панама», брал трость и сбегал от толпы гостей, кишевших на его вилле в Сен-Жермене; дойдя до Марли, он взбирался на холм Ферран.

   — Пока вы здесь, — говорил он подрядчику, — пристройте-ка маленькую кухню. Так, закоулочек, где я смог бы вскипятить чай или поджарить яичницу. Это ведь несложно, правда?

   — Ещё день-другой работы, — отвечал подрядчик, — и, наверное, франков сто пятьдесят в придачу.

   — Пустяк! — восклицал Дюма.

В походах в это тайное убежище Дюма иногда сопровождали только ближайшие друзья: преданный сотрудник Маке, библиофил Жакоб, с кем Дюма часто консультировался по историческим вопросам, или актёр Мелэнг[119], лучший исполнитель ролей в его пьесах.

Появляясь на стройке, Дюма всякий раз предлагал подрядчику сделать какое-нибудь небольшое улучшение.