Вьель-Кастель утверждает, что Александр недолго соглашался следовать в фарватере отца и скоро пустился в собственное плавание. Когда однажды вместе с Альфредом де Мюссе и ещё одним молодым человеком Александр оказался в компании княгини К., госпожи Н. и госпожи 3., тремя сказочно богатыми русскими дамами, приехавшими искать в Париже того, чего они никогда не осмелились бы сделать в Москве, общество стало выяснять вопрос, могут ли проститутки считаться фигурами трагическими или же они, если им нравится это ремесло, ведут жизнь самую приятную.

«Молодой Дюма, этот плохо отбелённый отпрыск трёх поколений прелюбодеев-негров, — продолжает Вьель-Кастель, — тотчас воскликнул:

— Почему бы нам самим это не проверить? С тремя нашими красивыми женщинами мы вполне можем открыть собственный бордель!

Эта мысль тотчас была принята и особенно понравилась русским дамам, которые отныне посвящали одну половину недели светским обязанностям, а другую — занятиям проституцией.

Взяв в качестве учебника «Жюстину» и «Жюльетту» маркиза де Сада[113] и имея усердных наставников, три дамы, став отличными ученицами, по примеру императрицы Мессалины прямо на улицах подбирали дополнительный «материал» для своих «исследований» и «упражнений».

Александр до такой степени пренебрегал взятием Константинополя, что его отцу вместо обещанного романа пришлось дать в журнал «Ревю де Пари» другое произведение.

Это было время, когда кропильница Дюма всегда была наполнена до краёв «святой водой», а Париж — красивыми женщинами. И, как утверждал Дюма, отцу и сыну было всего по двадцать лет.

Мать Александр теперь избегал.

Да, Александр был от счастья на седьмом небе. Почувствовав наконец, что отец окончательно его принял, и благодаря неиссякаемым деньгам из фантастической кропильницы Александр не замедлил встать во главе золотой молодёжи Парижа. К этому периоду его жизни относятся бешеные скачки по полям, средневековые охоты за сокровищем, которые в конце концов приводили «рыцаря» в заброшенную башню, где была заточена закованная в цепи обнажённая девушка. А ещё были бои гладиаторов, турниры рыцарей в подлинных доспехах, повторение оргий эпохи крестовых походов, на которых курили гашиш. Заключённые пари обязывали вас привести на костюмированный бал старуху аристократку восьмидесяти лет, а если вы этого не исполняли, то должны были верхом на лошади сигануть в Сену.

Эти безрассудства прерывали беспрерывную череду фехтовальных состязаний, выездов на охоту, бессонных ночей, проведённых за игрой в баккара или ландскнехт[114], не говоря уже о театрах, опере, балах и обедах.

В тогдашние времена ничто, казалось, не могло насытить тот аппетит «голодного льва», который проявляли европейцы к любовным похождениям и всевозможным приключениям; семьи трепетали от страха при мысли, что даже стены монастырей, компаньонки и нудные проповеди об аде и вечном проклятии не смогут защитить девственность их дочерей. Эмиль де Жирарден писал: «Эпоха, конечно, прогнила. Но можно бороться с разложением, не отрицая того, что периоды развращённости совпадают с расцветом величайших художников. Загляните в учебник истории и ответьте мне, разве Спарта когда-либо создала хоть что-либо сравнимое с творениями развратных Афин. Нравится вам это или нет, но розы лучше всего растут на навозе».

Это было время, когда генерал Галифе[115], тогда ещё полковник, прославился тем, что утром объявил своим младшим офицерам: «Господа, нынешней ночью моя жена обманула вас всех; она спала со мной». Это было странное время, когда граф Шатовиллар придумал играть в бильярд на лошади, и целых три недели эта выдумка производила в Париже фурор.

Александр был участником всех этих безумств. Он даже грозил превзойти отца, ибо к порокам Дюма прибавил три привычки, коих тот всегда избегал: Александр неумеренно пил, много курил и по-крупному играл. Более того, он уделял развлечениям всё своё время, тогда как его отец предавался забавам лишь несколько часов в день, если к тому был повод.

Виктор Гюго, который испытывал к Александру давнюю симпатию, видя, что тот продолжает вести развратную жизнь, однажды вечером отчитал его в таких выражениях: «Порок приносит нам радости немедленно, тогда как добродетели должно предаваться много лет, прежде чем она нас ими одарит. Но в конце концов итог порока — скука, а итог добродетели — счастье. Я не хотел бы, Александр, чтобы вы поняли это слишком поздно».

Но юный Александр, хотя и восхищавшийся Гюго как поэтом, не желал видеть его в роли ментора и не принял дружеского предупреждения старшего друга. И с новой силой бросился в вихрь наслаждений.

Александр сидел в отдельном кабинете «Братьев-провансальцев», самого дорогого в мире ресторана, в компании кутил, куда входили Роже де Бовуар, граф де Сент-Эньян, Дюжарье и ещё несколько человек, в обществе самых красивых (и разорительных) женщин. Все были пьяны; в тот момент, когда уже начали расходиться, некий Бовалон — его сестра была замужем за Гранье де Касаньяком — вдруг объявил, что Дюжарье нанёс ему оскорбление, которое можно смыть только кровью.

Дюжарье, маленький лысый человек, никогда в жизни не державший в руках оружия, возразил, что не припоминает, будто он кого-либо оскорблял.

   — Разве не вы обозвали меня лжецом? — вскричал Бовалон.

   — Нет, вы ошибаетесь, — ответил Дюжарье.

   — Ваш ответ просто означает, что вы жалкий трус, чтобы драться.

   — Мои секунданты будут у вас завтра утром, — сказал Дюжарье.

   — Но ведь вы даже не знаете, как держать пистолет! — воскликнул Александр. — Эта дуэль будет за мной!

И, сняв перчатку, швырнул её в лицо Бовалону.

   — Поединок с вами будет после первой дуэли, — уходя, сказал Бовалон.

Если Александр знал, как началась эта ссора, то Дюма заранее предсказал её исход. Дюжарье, директор газеты «Ля Пресс», чей тираж благодаря его умению вести дела превысил тираж газеты «Глоб», которую вёл Гранье де Касаньяк, был любовником Лолы Монтес. Эта восхитительная ирландская танцовщица недолго побывала и в любовницах Дюма; он быстро от неё избавился и говорил друзьям: «У неё дурной глаз». Когда Дюжарье стал любовником танцовщицы, Дюма изрёк: «Она принесёт ему горе, вот увидите»:

Через два дня после ссоры в ресторане «Братья-провансальцы» Дюжарье погиб: Бовалон убил его выстрелом в голову и бежал в Испанию с одним из своих секундантов.

Но финансовые затруднения вынуждали Гранье де Касаньяка занимать деньги, и Дюжарье тайком скупал его долговые расписки, стремясь разорить «Глоб».

Бальзак и Дюма, чьи романы печатались в газете Дюжарье, на его похоронах придерживали кисти траурного покрова. Дюма требовал срочного полицейского расследования и утверждал: «Это была не дуэль, а эпизод борьбы между «Ля Пресс» Дюжарье и «Глоб» Касаньяка, и Бовалон, шурин последнего, только исполнил роль наёмного убийцы».

Расследование провели; Бовалона и его секунданта выслали из Испании, и результатом этого стал громкий уголовный процесс в Руане. Дюма приехал туда вместе с сыном и тремя-четырьмя красивыми актрисами. Вызванный свидетелем, он отказался присягать суду под фамилией маркиза Дави де ля Пайетри.

   — Я также не желаю, чтобы ко мне обращались господин Дюма, — заявил он, — а хочу, чтобы меня просто называли Дюма.

   — Назовите вашу профессию, — попросил председатель суда.

   — Будучи здесь, в Руане, городе, подарившем Франции великого драматурга Корнеля, я не стал бы характеризовать себя как автора, пишущего для театра.

   — В каждом деле есть свои градации, — милостиво согласился председатель.

   — Занесите меня в протокол в качестве писателя, который владеет кое-какими сведениями о дуэлях, — предложил Дюма.