— Что же, весьма остроумное решение, — согласился с ним Джонатан. — Вот, кстати, об остроумии, куда подевался Хабальятт? Что-то я его целый день не вижу?

Прервав поток красноречия, Гордон плюхнулся в кресло. Лицо его стало серьезным и официальным:

— Хабальятт ушел.

— Стоп! Ушел? Куда ушел? — в недоумении спросил Джонатан.

— Если тебя интересует официальный ответ, — не знаю. Кроме того, не забывай, среди нас есть друид.

Такой ответ вызвал протест у Ильфейенн:

— Оставьте, я все это выбросила из головы. Я больше не друид. Я теперь... — Она повернулась к Джонатану: — Как это называется?

— Теперь ты — эмигрант. — Помолчав, Джонатан добавил: — Космополит. Теперь ты женщина без родины. — Затем, обращаясь уже к Гордону, сказал: — Послушай, оставь ты эти секреты. Поменьше тайн. Все это не имеет значения теперь, не может иметь.

— А вот и ошибаешься, может иметь и имеет. Не исключено...

— Гордон, держи тогда свои секреты при себе.

— Джонатан недовольно пожал плечами, — мне безразлично.

— Нет, — Гордона просто несло и продолжил, — тебе я могу рассказать. Хабальятт, как ты знаешь, сейчас в опале. Образно говоря, Хабальятт вышел — Магнерру Ипполито вошел. Ты уже и сам столкнулся отчасти с тем, что политика Мейнгов очень многогранна, чрезвычайно скрытна, но они же не все внимание уделяют престижу. Очень много, но не все. Здесь у нас на Балленкрайче Магнерру Ипполито утратил свой престиж. Скажем, Хабальятт может снова оказаться у дел, но для этого он будет должен совершить что-нибудь замечательное, так-то вот. Если же говорить о наших интересах, то нам было бы выгоднее, чтобы у власти на Мейнгере оказалась Голубая Вода. Понимаешь?

— Что-то не совсем? Ну и?

— Я вручил Хабальятту пять тонн, а это все, что у нас было, противосорниковых гормонов. Кроме того, я предоставил ему корабль. Он погрузил все на корабль и отчалил. — Гордон в шутливом недоумении развел руками. — Совершенно не знаю, куда он отправился...

Ильфейенн сжала руки, с трудом перевела дыхание и, дрожа всем телом, молча отвернулась к озеру. Воды Аллана в лучах заходящего солнца светились, переливались всевозможными цветами: золотой цвет сменялся на лавандовый и неожиданно переходил в бирюзовые тона. Смена цветов в своем неистовстве очень гармонировала с переживаниями бывшей жрицы.

Немного придя в себя, она произнесла помертвевшим голосом:

— Дерево, Дерево Жизни...

Немного помолчав, не подтверждая и не отрицая, Гордон встал из своего кресла.

— Ну что же, думаю, пора обедать. — Затем добавил, подумав. — Если вы правы и он задумал уничтожить Дерево гормонами, то я могу быть спокоен, он это сделает лучше, чем кто-либо другой...

Совершенно неважно, кем вы были или считались у себя дома. Вы могли быть космографом, студентом, богатым бездельником-недорослем, авантюристом любого толка, и цель вашего прибытия на Иззоом могла быть какой угодно, но... Но по искреннему убеждению исциоккхов, истина заключалась в том, что вы прибыли только для того, чтобы украсть женскую особь Дома. Эта истина не подвергалась сомнению; циничный критерий исциоккхов годился для каждого, кто прибывал на Иззоом, и все подвергались детальному обыску, вплоть до микроскопической инспекции мыслей.

Если и существовало хоть какое-то оправдание этой бесчеловечной процедуре, то только то, что благодаря именно этой процедуре исциоккхам удалось обнаружить огромное количество воров.

Украсть Дом — казалось бы, ну что может быть легче этого; проще простого, выбор способов кражи неограничен. Можно спрятать в полое семечко размером с крошечное ячменное зернышко, можно поместить в ракетный снаряд и отправить в космос небольшой побег, а можно завернуть в платок рассаду. Да что там, придумать можно хоть тысячу способов кражи, один проще другого, — но это мнение дилетанта: все возможные способы были испробованы, и все они были обречены на неудачу. Обманутые видимой простотой, самонадеянные похитители-неудачники пытались осуществить очередной гениальный план и заканчивали свои дни в сумасшедшем доме; но надо отдать должное исциоккхам, конвой оставался предельно вежливым с ними до самого конца.

Исциоккхи, как всякие уважающие себя реалисты, осознавали, что монополия когда-нибудь рухнет, — неважно, пройдет ли год, столетие или тысячелетие, но, увы, этот день неминуемо наступит. Но, ревностные и фанатичные блюстители монополии, они проявляли чудеса изобретательности и бдительности, лишь бы отодвинуть приход этого дня как можно дальше.

Ракета «Юбердт Хонорре» серии «Красный Мир» совершила посадку на атолле Джесциано. Одним из немногочисленных пассажиров приземлившейся ракеты был высокий худощавый молодой человек лет под тридцать. Выдающимися в его внешности, пожалуй, можно было назвать располагающее веселое выражение рельефного лица и большие выразительные ладони и ступни. Во всем остальном внешние данные Элла Файра — так звали вновь прибывшего — были более чем ординарными: кожа, глаза и волосы, казалось, были припорошены пылью.

Все эти особенности внешности не имели никакого значения для полицейских, но вот то, что Элл был ботаником!!! О, одного этого было более чем достаточно для того, чтобы он автоматически перешел в разряд предельно подозрительных объектов. Объектов для пристального наблюдения.

Перед отправлением Элла Файра предупредили о возможных трудностях, но та подозрительность, с которой ему пришлось столкнуться на планете, была выдающимся явлением даже для Иззоома.

Двое свекров — служащих Элитарной полиции — встретили Файра, когда тот выходил из ракеты, прямо у люка, и больше уже не отходили от него ни на шаг. Больше того, они проводили Файра вниз по трапу, словно арестованного, и дальше по необычному проходу. Проходу, по которому можно было идти лишь в одну сторону — только вперед.

Ничего подобного Файр до сих пор не видел: из стен в сторону движения росли многочисленные гибкие шипы, так что в проход можно было войти, но вернуться было уже нельзя. Когда же они прошли по коридору до конца, проход перекрыли прозрачным стеклянным щитом, и уже отсюда Файр не мог двинуться ни назад, ни вперед, как будто без этого было недостаточно унижения и несвободы.

Ощущение незащищенности, само по себе неприятное, усугубилось, когда исциоккх, чью форму украшали ленты вишнево-красного и серого цветов, вышел вперед и принялся изучать его через стекло. Процедура продолжалась достаточно долго, Файр даже успел почувствовать себя препаратом под микроскопом. Недовольно отодвинув перегородку, исциоккх провел Файра в маленький кабинет. Там, чувствуя за спиной взгляд свекра, несчастный ботаник развернул корабельную регистрационную карточку, справку о здоровье, заключение о благожелательном характере, а также прошение на въезд. Карточку клерк опустил в размягчающий состав, справку и заключение, внимательно рассмотрев, вернул Файру и уселся читать прошение.

Глаз исциоккха, расчленившийся на большие и малые сегменты, мгновенно приспособился к двойной фокусировке. Читая прошение нижними секциями глаз, верхними клерк внимательно разглядывал Файра, наблюдая за его реакцией.

— Род занятий... — он направил на Файра обе пары секций, затем, опустив нижние секции, стал читать дальше: — Исследовательская ассоциация. Место работы — университет в Лос-Анжелесе... Так, понятно...

Отложив бумагу в сторону, он спросил:

— Могу ли я узнать о мотивах прибытия на Иззоом?

Терпение Файра истощилось, он был готов взорваться, но, собравшись с силами, указал на бумагу и с видимым спокойствием ответил: