И Джонатан неожиданно решил:

«Черт с ним, с Гордоном!»

Потому что Маргарита не владела более его воображением. Потому что теперь это место принадлежало беспринципной шалунье-жрице. Джонатану грезилось, как он и Ильфейенн исследуют древние игровые площадки Земли: Париж, Вену, Сан-Франциско, Долину Кошмара, Черный Лес, Море Сахары...

И Джонатан спрашивал себя: придется ли это по вкусу Ильфейенн? На Земле нет фанатиков-трудоголиков, чтобы их истязать, убивать или ласкать, как зверушек. Возможно, прав Хабальятт: вещи не всегда таковы, какими выглядят. Очень может быть, что он просто создал себе мираж по удобному образцу. Возможно, он просто никогда не представлял себе такие масштабы, в которые помещается эгоизм друидов. Ну и ладно. Тогда это предстоит выяснить.

Хабальятт не сводил с него ласкового взгляда.

— Будь я на вашем месте, мой юный друг, — я бы подождал. По крайней мере, еще один день. Не думаю, что она уже успела как следует ощутить одиночество. Думаю, что если вы сейчас с мрачным видом появитесь перед ней, это может вызвать лишь неприязнь и она причислит вас к прочим своим врагам. Дайте ей денек отдохнуть, а потом пригласите на прогулку или в спортзал, где она ежедневно проводит по часу...

Джонатан опять сел на скамью и сказал:

— Хабальятт, я не могу вас понять.

— Ах, — печально покачал головой Хабальятт, — поверьте, я говорю искренне.

— Вначале, на Кайирилл, вы спасли мне жизнь. Затем подставили под удар. Затем...

— Виной тому лишь досадная необходимость.

— Порой мне кажется, что вы симпатичны, дружелюбны...

— Ну конечно!

— ...как сейчас, когда вы прочли мои мысли и дали мне отеческий совет. Но я никогда не знаю, что еще вы держите для меня в запасе. Я — словно гусь, предназначенный для Рождественского стола и неспособный оценить щедрости хозяина. Вещи не всегда таковы, какими выглядят. Я не питаю иллюзий, что вы откроете мне, на какой убой меня послали...

Слова Джонатана смутили Хабальятта, но и заставили рассмеяться.

— Если говорить начистоту, то я на самом деле вовсе не столь искренен, — Хабальятт помахал ладонью в отрицающем жесте, как будто бы это могло добавить убедительности его словам. — Я никогда не стараюсь замаскироваться ничем, кроме честности. Вот и сейчас своими словами я только попытаюсь добавить вам веры в то, что я остаюсь предельно искренним, говоря с вами. Я отношусь к вам с большой симпатией, но это обстоятельство тем не менее не станет причиной, по которой я не стану жертвовать вами, если этого потребует необходимость. Пусть это не покажется вам противоречивым или циничным. Такова суть моей работы. Я вынужден жертвовать собственными симпатиями, если того требует моя профессия, больше того, игнорировать собственные антипатии во имя своего дела. Теперь вы знаете обо мне все и понимаете, что только симпатия могла заставить меня раскрыться перед вами до такой степени.

— Благодарю вас за откровенность, но тогда остается еще одна проблема. Интересно, а как я смогу узнать, когда вы на работе, а когда нет. Согласитесь, это немаловажная деталь.

С крайне печальной улыбкой на лице Хабальятт развел руками:

— Увы! На этот вопрос я не в силах дать ответ, видите ли, на него я не готов ответить даже самому себе.

Джонатан постарался комфортнее расположиться на скамье, странно конечно, но он не почувствовал себя таким уж неудовлетворенным. Хабальятт запахнул уютный халат на своем толстом животе и тоже явно остался доволен результатом разговора.

— Что еще можно сказать? Жизнь порой устраивает нам такие испытания. Она неожиданна и требует очень мног-ого от нас. Да, она сложна, порой даже излишне сложна...

— Послушайте, Хабальятт, а почему бы вам не бросить всю эту канитель и не отправиться вместе со мной на Землю, а?

Веселая, почти что озорная улыбка появилась на лице Мейнга:

— А что, это мысль! Обязательно воспользуюсь вашим предложением. Правда, только в том случае, если в Ампиану Голубую Воду одолеет Красная Ветвь...

Многое изменилось, а ведь всего четыре дня назад они покинули Джиннуокли. Сколько еще осталось до прилета в Балленкрайч? Пожалуй, еще суток трое. Джонатан стоял на верхней палубе, в раздумье опершись на перила. Размышляя, он тем ни менее чутко прислушивался к медленным шагам Ильфейенн. Она приостановилась возле него в ожидании, но, стараясь всем своим видом показать, что готова пройти мимо. Бледное милое лицо, большие и чистые широко распахнутые глаза. Независимое выражение, так старательно сохраняемое на лице, не могло скрыть озабоченности.

— Привет, — Джонатан приветствовал ее сухо, почти холодно, и вновь стал смотреть на звезды. Он ждал, что-то в лице Ильфейенн подсказало ему, что она остановилась окончательно.

Немного помолчав, она сказала обиженно, с легким раздражением:

— Почему так бывает? Сейчас, именно тогда, когда мне нужно поговорить с кем-нибудь, вы меня избегаете.

Долгое любование звездами создало в Джонатане настроение слегка романтическое, и он проникновенно спросил у девушки:

— Скажите мне, Ильфейенн, вы любили когда-нибудь?

Недоумение, отразившееся на ее лице, охладило его пыл не хуже, чем холодная вода.

— Простите, я не понимаю... — сказала жрица.

С легкой иронией Джонатан ответил:

— Это всего лишь земная абстракция. С кем вы живете на Кайирилл, я это имел в виду?

— С кем? С тем, кто мне интересен. С тем, с кем хочется. С тем, кто дает мне почувствовать свое тело.

Чтобы скрыть досаду, Джонатан опять повернулся к звездам.

— Суть несколько глубже, — он сердился на себя, за допущенную ошибку.

Голос Ильфейенн дрогнул, стал вдруг тихим и очень серьезным:

— Джонатан... Я... я очень хорошо вас понимаю, Джонатан.

Джонатан повернул голову, еще не веря в то, что услышал в ее голосе. Ее прелестное лицо было повернуто к нему. Губы нежные и алые, как вишни... Глаза, огромные и темные, горели... Он поцеловал ее так, как будто приник к источнику, спасающему его, вконец измученного жаждой, как к целительному роднику, возвращающему его к жизни...

— Ильфейенн. — В его голосе надежда перемешалась с сомнением. — Ильфейенн...

— Да?

Неожиданно Джонатан принял решение:

— Ильфейенн, на Балленкрайче... мы повернем и полетим назад, на Землю. Хватит! Больше не будет ни бесконечных интриг, довольно страхов и смертей! На этом чудестном свете есть столько мест, которые я хотел бы тебе показать... Знаешь, сколько есть на Земле древних мест, которые сохранили свою первозданную прелесть, красоту и таинственность... Мы будем с тобой путешествовать...

Он остановился на полуслове, почувствовав, как она вздрогнула в его руках.

— Разве ты не понимаешь, Джонатан! У меня есть мой мир! И есть ответственность, пойми, у меня есть ответственность перед этим миром!

Стараясь ее убедить, уверенный в своей правоте, Джонатан с горячностью перебил ее:

— Поверь мне, постарайся понять! Там, на Земле тебе все станет ясно. Ты поймешь, что все это — гадкая подлая мерзость. Поймешь, что это в равной мере низко и для друидов, и для лайти. Понимаешь? И для вас, и для миллионов жалких рабов.

— Рабов? Они служат Дереву Жизни. Мы все, так или иначе, служим Дереву Жизни.

— Дереву Смерти!

Ильфейенн тихо высвободилась.

— Джонатан, я не могу тебе этого объяснить. Мы связаны с Деревом. Мы его дети! Ты не понимаешь и не знаешь великой истины. Существует лишь одна Вселенная — Дерево! А лайти и друиды служат ему в бухте посреди языческого космоса. Когда-нибудь все переменится. Все люди станут служить Дереву! А мы возродимся из праха, мы будем служить, и трудиться, и, в конце концов, станем листьями в ночном сиянии. Каждый на своем месте. Кайирилл станет святым местом Галактики...

— Это растение, — возразил Джонатан, — очень большое, но все же растение, в ваших умах занимает больше места, чем все человечество. На Земле подобную штуку мы бы срубили на дрова и сожгли в камине. Впрочем, зачем? Мы бы опоясали его спиральной лестницей и водили бы по ней экскурсии, а на верхушке продавали бы горячие сосиски. И содовую. Мы бы ему не позволили нас гипнотизировать.