Значение Горация для культуры Европы XVIII — начала XIX века, рецепция его трудов в ту эпоху изучены в целом хорошо и представляют собой отправную точку для дальнейших наблюдений^{1008}. Но именно историки литературы, много сделавшие для понимания исторической обусловленности его восприятия, сводят причины непреходящей популярности Горация к диалектике основных начал «целостного лирического мира Горация», а именно к «напряжению между политикой и частной жизнью, между публичными и индивидуальными добродетелями, между принципиальными вызовами стоицизма и эпикурейства», а следовательно — к «диалектике между вовлеченностью и дистанцированностью», «между панегирикой и критикой», к «мудрости отречения и ограничения» эллинской по происхождению философии жизни, к сдержанности и страсти, самоотречению и осуществлению себя в любовной лирике, к смирению и гордости в саморепрезентации поэта^{1009}.

Далее я постараюсь кратко описать горацианские элементы, определявшие не только образ мыслей Капниста, его «менталитет», «психологию» или «идеологию», но и его жизнь: дружба, уверенность в себе и автопортрет поэта, религия и философия жизни, похвала дворянской сельской жизни и критика города, и над всем этим — лейтмотив освоения наследия европейской культуры в интересах настоящего и будущего. Как уже говорилось в начале работы, в исследовании используются важнейшие автобиографические источники: труды и письма Капниста. О том, что сведения о жизни поэта, содержащиеся в его трудах, далеко не очевидны, в отношении Горация предупреждал еще Готхольд Эфраим Лессинг: «Автор од хотя и говорит почти всегда от первого лица, но только изредка это “я” является его собственным “я”»^{1010}. В случае Капниста и круга его друзей не приходится сомневаться не только в том, что они интериоризировали дружбу «как принципиальную лирическую установку Горация», чьи «оды в значительной мере являются обращениями к друзьям»^{1011}, но и что многие их стихи имели автобиографическое измерение. Они служили особыми средствами общения; поэтическое «я» должно было само рассказать другу о поэте. Говоря о происходившей почти в то же время смене эпох в самосознании поэтов в Германии, американский германист Карл С. Гутке писал, что решающий, производящий переворот элемент уже сам являлся выражением поэта как субъекта^{1012}.

Вполне естественным будет начать с культа дружбы, горацианский идеал которой уже в 1760-е годы распространился по всей литературной Европе, включая Россию, не только тесно связав поэзию и изобразительные искусства, но и сумев преодолеть границы между сословиями^{1013}. Поэтому похвалу дружбе, принимая во внимание динамику интереса к Горацию в России, нельзя отнести лишь к нарождавшемуся романтизму. И поэзию Капниста, взяв за основу его дружескую лирику, следует интерпретировать как «мостик» к таким поэтам, как Батюшков, Пушкин и другие романтики^{1014}. Действительно, воспевание дружбы является постоянной темой уже в трудах молодого Капниста. Несомненно, ссылка к Горацию скрепляла и возвышала вполне реальную дружбу между Хемницером, Львовым, Державиным и Капнистом, из которых, напомним, трое последних связали себя еще и родственными узами, женившись на трех сестрах. В некоторых письмах Капниста это родство отходит на задний план по сравнению с дружбой. Скорее, дочери из уважаемой петербургской семьи Дьяковых были вовлечены в этот созданный мужской дружбой союз, возникновение которого относится ко времени совместной службы молодых людей в гвардейских полках. Даже свою жену Александру — «Саша», «Сашенька», на французский манер «Sachinka» — Капнист в своих письмах, многие из которых были полностью или частично письмами любовными, именовал на протяжении всей жизни «amie», «друг»^{1015}. «В содружестве Сашеньки» Капнист искал свое истинное счастье в уединении Обуховки, о чем он в 1786 году писал Державину^{1016}. Эту интерпретацию подтверждают аналогичные примеры: свою Оду на дружество конца 1770-х годов он посвятил любимому старшему брату Петру^{1017}, а своих детей он тоже именовал «друзьями»^{1018}.

Дружба всегда оставалась лейтмотивом поэзии Капниста. В написанной в начале 1790-х годов песне он сравнил старое и молодое вино со старым другом и молодой подругой^{1019}. В 1791 году он посвятил написанное на случай стихотворение Друзьям моим Гавриле Державину и его первой жене Екатерине^{1020}. Когда в 1794 году она умерла, в оде на ее смерть он обратился к ней «милая Пленира, милой друг»^{1021}. После смерти Львова в 1803 году возникло стихотворение На смерть друга моего^{1022}. Примерно к этому же времени относятся свободные переложения Горация: Другу моему (I, 9) и Другу сердца (II, 6), в которых переосмыслены античные образы, помещенные в контекст современной поэту России^{1023}. Затем последовали новые переводы од Горация: приблизительный перевод На смерть друга (I, 24)^{1024}, посвященный умершему в 1816 году поэту Державину, и точный перевод оды к Меценату Болящему другу (II, 17)^{1025} в 1820 году. В конце 1814 года Капнист составил гекзаметром, который он вообще полагал не соответствующим русскому языку^{1026}, ироническое посвящение «Старому другу моему Алексею Николаевичу Оленину»; этим же размером он написал в 1816 году еще одну Оду на смерть Державина^{1027}. Последний оставшийся в живых из дружеского союза, существовавшего в 1770-е годы, Капнист воспел дружбу в стихотворениях, обращенных к дочери Н.А. Львова Прасковье (Паше) и его двоюродному брату Федору Львову (1817), к Константину Батюшкову (1818), к неизвестной нам «любимой Хлое» (Дружеский совет, 1818), к покойному Василию Степановичу Томаре (1819), К юному другу (1820–1823), которого не удалось установить, вновь к Оленину (1821) — в стихотворении торжественном и в то же время ироничном^{1028}.

Стихи Капниста, посвященные старым товарищам 1770-х годов, созданные при их жизни и после их смерти, свидетельствуют о том, что поэт крепко держался за узы дружбы, охватывавшие также и членов семей, входивших в его ближний круг. Дружба отложила отпечаток на всю его жизнь и стала для Капниста предметом художественной идеализации. Мотив дружбы проходит и через многие другие его стихотворения. В трех различных контекстах выступает дружба в известном стихотворении 1818 года Обуховка, впервые опубликованном в 1820 году. Капнист превозносит не только сельскую жизнь вообще: здесь со всей отчетливостью предстает именно его жизнь в собственном поместье — в согласии с природой и людьми. «Для дружбы есть в нем уголок», — пишет поэт о своем «приютном доме». Ощущая уже свою старость и дряхлость, он передает своим умершим друзьям привет в иной мир и сообщает, что вскоре они увидятся: «Мир вам, друзья! — ваш друг унылый / свиданья с вами скоро ждет…» И в заключение он оставил эпитафию самому себе, пожелав остаться в людской памяти как «друг Муз, друг родины»^{1029}.