Он всегда восхваляет уединение как целебное для каждого, а для поэта — еще и созидательное. В то же время его усадьба — гостеприимное место для членов давнего дружеского союза, возникшего в Петербурге, для трех поколений членов его семьи, для его корреспондентов-интеллектуалов, даже для служебного начальства и высоких сановников. В насыщенном цитатами из Горация стихотворении Зависть пиита при взгляде на изображение окрестностей и развалин дома Горациева поэт, как представляется, действительно не без зависти противопоставил свой «скудный дар» непреходящей славе Горация, Вергилия и их друга Мецената. Однако он, описывая место, где протекала его жизнь, где звучала его «томная лира», ни в коем случае не спорил с собственной судьбой:

Однако похвалы эти не лишены противоречий. В противовес своей жене Капнист особенно превозносил Обуховку, когда сам находился вдали от родины. Он, конечно, тосковал по дому, но в то же время, видимо, стремился по-горациански преобразить скучную сельскую повседневность для своей выросшей в Петербурге, образованной и иногда довольно нетерпеливой жены. А когда он сам с годами стал меньше ездить, участились его собственные жалобы на отсутствие газет, необходимость подолгу дожидаться книг, оторванность от новых литературных и научных течений и невозможность поговорить с кем-либо о Горации после отъезда ученого соседа.

Капнист, «любимец муз посреди Обуховки», в буквальном смысле зарыл свой талант в землю, иронически противопоставив недостаток у себя компетенции поэтической своей экономической компетенции помещика: «Я знаю, что кладется в копну по шестьдесят снопов, и вовсе позабыл, в какую сколько строфу поведено вмещать стихов»^{1088}. Подобным же образом он кокетничал с Николаем Михайловичем Карамзиным, попросившим его написать статью о современной русской литературе для гамбургского журнала Spectateur du Nord, назвав себя простым скотоводом, который гниет на земле, а его муза вовсе не скупа, в чем его уличил Карамзин, но бедна^{1089}.

Для того чтобы описать поместье Василия Капниста как центр семейного землевладения и провинциальный культурный центр, потребуются новые архивные изыскания, однако и в переписке поэта можно найти высказывания о садоводстве, земледелии, скотоводстве, о снабжении «всего дома» собственной продукцией, сбыте, управлении имением и долгах. Многие письма сами по себе являются свидетельствами культурных контактов, которые поддерживала Обуховка с внешним миром, — как с украинским, так и со столицами. Природу своей родины Капнист описывает зачастую и как неподдельную, данную Богом райскую идиллию, и — с другой стороны — как плодоносную и простую в хозяйственном отношении, а потому полезную людям.

Что касается критики городской жизни, то она никогда не затрагивает Киев или Москву, но всегда — столицу, Санкт-Петербург. Со времени, проведенного Капнистом в полку, этот город так и остался для него связанным со службой, став впоследствии местом неотложных судьбоносных решений о карьере государственного чиновника — как его собственной, так и его сыновей, — об исходе судебных тяжб по спорному землевладению, о петициях украинского дворянства. Здесь он должен был проводить время в передних власть имущих и судебных инстанциях, здесь находились его патроны, меценаты и влиятельные друзья, с которыми он поддерживал отношения, здесь же он неоднократно встречался лично с императрицей Екатериной II. Однако несмотря на преобладание критики в адрес города, у Капниста можно найти и свидетельства обратного свойства. Некоторые признаки указывают на то, что в юные годы он очень любил столичное общество, да и позднее с удовольствием посещал театры и концерты, наслаждаясь временем в кругу своих старых друзей и членов их семей.

Содержащиеся в письмах Капниста сведения о службе неоднозначны. С одной стороны, он многократно описывает службу как гнетущую, обременительную или скучную из-за отсутствия занятий и пытается добиться милости — отставки. Возможно, Капнист с большим удовольствием задерживался в Обуховке именно как в месте, полностью противоположном изменчивой служебной стезе. Взволнованно выражал он свое соучастие, лишь издалека сочувствуя перипетиям служебной карьеры Державина. Тем не менее собственное общественное положение он определял своей службой, будь то назначения на различные должности в гражданской администрации, избрания предводителем дворянства Миргородского уезда или дворянским маршалом Киевской и Полтавской губерний. От должности зависела также интеграция в сеть патронажа и клиентелы. Только внутри этой сети государственный чиновник второго разряда мог получать содействие сам и помогать другим. Если Капнист вынужден был задерживаться в дорогом для жизни Петербурге ради урегулирования своих дел, наличие у него должности означало все же, что государство компенсировало расходы на жизнь в столице. С другой стороны, постоянно соглашаясь на занятие выборных должностей в дворянском самоуправлении на своей родине, он придавал политический смысл единству с товарищами по сословию и участию в движении за автономию и благополучие своего украинского отечества.

Если барочный поэт и ученый из Нижней Австрии Вольф фон Хоберг был, по словам Отто Бруннера, образцом сочетания «дворянской усадебной жизни с европейским духом» в немецкоязычном ареале, то живший в малороссийской провинции веком позже дворянин Василий Капнист и в поэтическом творчестве, и в устройстве своей жизни в деревне последовательно ориентировался на пример Горация. Удивительные параллели с римским поэтом можно обнаружить даже в нерешительности, свойственной политическому поведению Капниста, который колебался между лояльностью, сдержанностью и активной оппозицией политике Екатерины II, направленной на полную интеграцию в Российскую империю частично автономного гетманства Левобережной Украины. В биографии Капниста, а также во фрагментарных свидетельствах о жизни его отца-грека, матери-украинки и старших братьев оставили свой след напряженность и конфликты как внутри Российской империи, так и внутри гетманства, между малороссийской провинцией и столицей — Санкт-Петербургом — начиная с правления Петра Великого и вплоть до последних лет правления Александра I.

Невозможно объяснить все противоречия, которыми полна личность Капниста, но тем не менее очевидно: ему удалось найти смысл своей жизни в античной недогматической философии и христианской религиозности и воплотить эти познания в своей поэзии и письмах, рекомендовав их образованным дворянам провинции в качестве правила для повседневной жизни. Свою важнейшую задачу он видел в том, чтобы своими переложениями и переводами открыть русским читателям литературное богатство и мудрость горацианской поэзии.

Рассмотрев с точки зрения микроистории случай поэта Василия Капниста и присоединяясь к другим, появившимся в последнее время исследованиям по культуре дворянской усадьбы в Российской империи начиная со второй половины XVIII века, подчеркнем, что взгляд с Запада не дает ни одного достаточного основания, чтобы навсегда исключить, подобно Отто Бруннеру, жизнь образованного провинциального помещика в Российской империи из европейской культуры.