Однако именно смоленские земли еще и в 1730-е годы продолжали оставаться той территорией, на которой по-прежнему сохранялись (в виде полка смоленской шляхты) и на которой даже делались попытки воскресить (как видно на примере Рославльского драгунского эскадрона) старые дореформенные основы военно-феодальной организации службы «с земли».

Одной из причин этого была сравнительная многочисленность и территориальная сплоченность корпорации смоленской шляхты, помнившей о своих привилегиях, во многом по-прежнему интегрированной в польскую культурную среду и не утратившей полезных для правительства функций в деле охраны русско-польской границы.

Иная ситуация складывалась в Башкирии, где доминирующим слоем оставалось пока еще не интегрированная в российское дворянство местная знать, а скромный анклав российского дворянства оказывался в меньшинстве.

Во второй половине XVII — начале XVIII века российское правительство проводило в Башкирии, как и на Украине, достаточно гибкую традиционную политику в рамках типичного курса в отношении окраинных автономий, что отмечают практически все (в том числе и башкирские)^{278} исследователи. Отдельные всплески интеграционных акций в 1640–1650-х и в начале 1670-х, когда правительство, как и на Слободской Украине, попыталось распространить на башкир уплату внутренних таможенных пошлин^{279}, как правило, корректировались протестами и восстаниями башкир и заканчивались их полной или частичной отменой.

С середины 1650-х до начала 1730-х годов (в течение более чем 70 лет) налогообложение и объем повинностей башкир практически не менялись; ясак, при существенном росте населения, был зафиксирован на уровне оклада 1631–1632 годов. Русское население и землевладение были крайне невелики и сосредоточены в основном в полосе, пограничной с казанскими землями, в Уфимском уезде и на Исетской пограничной линии в Сибири. Все это в полной мере сказалось на положении служилой корпорации уфимского дворянства, история которой в конце XVI — первой трети XVIII века детально изучена в превосходной работе Булата Ахмеровича Азнабаева^{280}.

Как показал Азнабаев, корпорация уфимского дворянства сложилась в 1590–1620-е годы преимущественно из русских по происхождению дворян, переведенных из Казани и Нижнего Новгорода, так что «по социальному происхождению и по службе уфимские дворяне XVII в. представляли собой часть единого дворянского корпуса России»^{281}. Тогда же определилось, как и на Смоленщине, ядро этой корпорации, состоявшее приблизительно из 15 семейств^{282} и ставшее ее своеобразной «элитой». Однако и сама уфимская корпорация, и ее «элита» принципиально отличались от смоленской шляхты. Уфимское служилое дворянство было крайне немногочисленно: состав корпорации увеличился с 44 человек в 1620-е годы лишь до 197 представителей 62 дворянских семейств в 1697 году^{283}. «Элита» фактически изначально принадлежала к мелкопоместному дворянству и не слишком выделялась из общей его массы: если средний размер поместья обычного уфимского дворянина составлял 50–60 четвертей, то у представителей «элиты» он колебался в диапазоне 100–150 четвертей^{284}, то есть не превосходил землевладение рядовых дворян более чем в 2–3 раза.

Главной причиной такого положения была ограниченность поместного фонда для земельных раздач, который фактически сложился в годы основания Уфы и состоял из бывших ногайских земель, еще не освоенных башкирами. Русское правительство не увеличивало размеров этого фонда и не шло здесь навстречу русскому дворянству. «Колонизаторская политика царизма» в Башкирии выражалась прежде всего в том, что русское правительство жестко охраняло земельные права башкир: Б.А. Азнабаев обнаружил за почти полтораста лет — с 1591 по 1734 год — всего лишь три случая отвода в поместья ясачных башкирских земель, причем все — по соглашению с башкирскими вотчинниками^{285}. Поэтому рост поместного фонда уфимского дворянства практически прекратился к 1657 году: за последующие 78 лет он вырос всего на 12 процентов и после 1682 года был окончательно «заморожен» (за полвека до 1734 года он вырос всего на 1 процент)^{286}. В реальности это лишь ухудшило положение численно выросшей уфимской дворянской корпорации, которая к первой трети XVIII века существенно ослабла материально по сравнению с 1650-ми годами. В начале XVIII века на одного уфимского помещика в среднем приходилось от 15 до 40 четвертей земли в поле^{287}, и это несколько увеличило разрыв между низами и «элитой», сохранившей основную часть своих земель^{288}.

Еще одним фактором, ослаблявшим уфимскую корпорацию русских дворян, было фактическое отсутствие в крае (в том числе и в силу политики по охране прав местного населения) человеческих ресурсов для закрепощения. Поэтому по душевладению уфимское дворянство еще более соответствовало категории мелкопоместных, и в конечном счете здесь обнаружилась та же динамика, что и в отношении землевладения: если в 1647 году за 73 помещиками числилось 566 дворов с 786 душами мужского пола, то в 1718 году 112 уфимских помещиков владели 386 дворами с 667 душами мужского пола, то есть «за 70 лет в среднем душевладение уфимских помещиков снизилось с 10–11 душ м.п. до 5–6 душ м.п.»^{289}. «Элита» пострадала еще сильнее, ибо ее среднее душевладение сократилось с 34 душ мужского пола в 1647 году до 11 в 1718 году^{290}.

Экономическая слабость уфимской дворянской корпорации обусловила и ее низкий социальный статус. В отличие от смоленской шляхты, тесно связанной по крайней мере со средними слоями Государева двора, уфимское дворянство в XVII веке практически не имело с ним связи: в 1648 году лишь два уфимца относились к разряду выборных дворян и еще четыре служили «по дворовому списку»^{291}. Во второй половине XVII века, когда возросшие в числе «выборные» перестали посылаться в столицу, связь уфимской дворянской корпорации даже с низами Государева двора была окончательно утрачена и она потеряла свое представительство в столице^{292}. По степени связи с Государевым двором уфимская корпорация находилась даже в худшем положении, чем «низы» в корпорации смоленской шляхты — ее бельская и рославльская группы. Это еще больше ослабляло влияние уфимской дворянской корпорации и делало принадлежность к ней крайне непривлекательной, так как фактически пресекало возможность «вертикальной карьеры» входившего в нее дворянина.

Все это обусловило еще большую, чем у смоленской шляхты, замкнутость уфимской дворянской корпорации. За полтора столетия состав ее поменялся лишь незначительно, оставшись почти исключительно местным, и даже вливания «свежей крови» в нее происходили обычно за счет местных кадров из нижестоящих корпораций уфимского «служилого города»^{293}. Поэтому она оказалась еще более замкнутой и изолированной, еще более «провинциальной» и сосредоточенной исключительно на местных интересах, тем паче что и служба уфимского дворянина проходила в основном в географических рамках его края^{294}.