Бородин подумал о том, что машина давно ждет его. Что Ольга, наверно, уже сердится. Хорошо, если они с Томкой перехватили чего-нибудь в городе. Любопытно, как выглядит Томка! Жаль, что он не успел подъехать на вокзал. Все же не виделись десять лет…
Все это пронеслось в голове вместе с тоскливым «попался» и отразилось внешне лишь в беглом взгляде, брошенном в сторону окна, за которым густели сумерки.
– Ладно. Пошутковали, и хватит, – сказал Савва Григорьевич. – Давай говорить всерьез. Как коммунист с коммунистом…
Он налег грудью на край стола, как бы пытаясь приблизиться к Бородину, войти в наибольший контакт.
– Горим, братец. Трест горит. Есть у нас три шахты, – ты знаешь какие, все время их склоняем, – никак плана не могут вытянуть. Надо трест выручать. Ну, как? Берешь огонь на себя?
Бородин молчал.
– Я принуждать тебя не могу, – сказал Савва Григорьевич. – Дело добровольное. Могу только советовать. Рекомендовать…
Бородин молчал.
– Давай, хлопче. Решайся. Дашь рекорд – шестьдесят процентов сверхплановой экономии тебе, в директорский фонд. Тебе средства нужны. Хозяйство молодое, поселок строится. Твои же люди тебе за это в ножки поклонятся…
Бородин молчал.
– А возможности у тебя есть. Я кое с кем беседовал. Начальник шахты у тебя молодец. Герой, можно сказать. С таким парубком и не дать рекорда?.. Ну, по рукам?
– Разрешите подумать, – сказал Бородин. – До завтра.
– Это пожалуйста, – обрадовался Савва Григорьевич. – Это сколько угодно. Подумай. С народом посоветуйся…
Он поднялся и вышел из-за стола.
– Думай, советуйся… А я на тебя надеюсь, на твою гидродобычу. Вот тебе, к слову скажу, способ доказать, что такое гидрошахта. Давай думай. Выручишь трест – представим тебя к «Шахтерской славе». У тебя их сколько? Две? Первой степени нет? Ну вот. Получишь первую. Будешь кавалер трех орденов. Сам не поленюсь, приеду орден тебе вручать. А ты меня за это борщом в столовке накормишь. Хороший у тебя повар, умеет варить борщ!.. Чи, может, я не так кажу?
Он повеселел. Видимо, считал вопрос решенным. Иначе думал Сергей. Чем больше убеждал его управляющий трестом пойти на рекорд, тем больше Бородин понимал, что идти на рекорд сейчас, исчерпать запасы на востоке до того, как будут пройдены подэтажи на западе, – преступление.
Во имя чего же совершать его? Прикрывать тех, кто не умеет работать? Вытаскивать трест? Самого Савву Григорьевича? А своих ребят, которые день и ночь бьются над новой техникой, своих – подвести? И еще заработать на этом орден «Шахтерской славы»?.. И это он называет – «взять огонь на себя»!
Нет, Савва Григорьевич. Нет, «друже»! Я еще не попался! Не глядите, что я молодой. Десять лет подземного стажа что-нибудь значат. Мне доверили рудник, я за него отвечаю. Отвечаю за своих людей. И если я поведу их на бой, то ради общего дела. Дела, которое стоит жертв.
«Поведу на бой!» Пожалуй, это звучит слишком пышно. Согласен. Но я только подумал так, а не сказал это вслух. Да, я люблю военные сравнения. Мой отец был командиром. А разве я сейчас не выдержал бой с превосходящими силами противника?.. Хотя мы с вами и говорили один на один.
От этих мыслей его отвлекла встреча с Тамарой. Время идет незаметно, и, только встречая друзей юности, которых не видел давно, понимаешь, что жизнь не стоит на месте.
Томка сильно изменилась. Он подумал, что, пожалуй, не узнал бы ее, если бы она не стояла рядом с Ольгой возле его «шкоды». Не то чтобы она постарела или стала хуже. Напротив. Он не ждал, что из нее получится такая интересная женщина. Он даже немного смутился, когда она потянулась к нему и поцеловала его в щеку.
Он сел впереди, с шофером. Женщины говорили без умолку. Можно было подумать, что они встретились только что, а не на рассвете. Сергей был рад за Ольгу. Он всегда чувствовал себя перед ней виноватым. Все дни, а часто и ночи он проводил на шахте, а вечерами засыпал перед телевизором. Теперь Ольге будет веселее.
Они выбрались из города на шоссе. Уже стемнело. Домики, беленные известью, мелькали огоньками. Позади них, среди темной равнины, смутно вырисовывались контуры терриконов. Иные из них курились во тьме голубым огнем. Трогательные надписи на щитах автоинспекции – этой придорожной мадонны – попадались на глаза. Бородин знал их наизусть.
«Добро пожаловать, только соблюдайте правила уличного движения!»,
«Город Уклоново приветствует дисциплинированных водителей!..»
«А все же Савва не забыл наш столовский борщ, – подумал вдруг Сергей, и ему на минуту стало весело. – Про банкет бы он давно забыл, а борщ помнит…»
Он прислушивался к разговору женщин. Временами они обращались к нему, и тогда он оглядывался через плечо и видел измененное годами красивое лицо Томки. Оно смутно белело в глубине машины. В свете фонарей видно было, как блестят Томкины глаза.
Она была смешной девчонкой. На лекциях сосала мятные конфеты. И угощала всех. А как-то в общежитии была вечеринка. Она завернулась в одеяло и танцевала на столе что-то вроде «цыганочки». Она любила Стаха Угарова. Любила светло, преданно, не таясь, как любят только в ранней юности… Они дружили со школьных лет. После войны вместе приехали в Москву из Сибири.
Наверно, Томка и в горный пошла ради Стаха. Чтобы всегда быть рядом с ним. Но что поделаешь! Друзья юности часто остаются ни с чем. Теперь у Томки муж, доктор наук, физик. Видная фигура. Что для нее теперь горный техник Угаров? Так. Женские сантименты.
Сергей оглянулся, внимательно через плечо взглянул на Тамару.
– Ты что? – спросила она.
– Так. Ничего.
Он думал об Угарове. О Мае. О муже Томки, которого никогда не видел. О сложностях жизни, где счастье одних переплетается с бедой других.
А впереди уже горсткой огней светился рудник. Из трубы обогатительного цеха валил дым, и светляками разлетались искры, – в сушке шуровали.
Утром после планерки он созвал летучку в кабинете начальника шахты. Ночью решение созрело. Но он не торопился высказать это. По своему опыту он знал, что люди не любят готовых решений. Особенно не любят их те, кто сами наделены хоть некоторой властью.
Нет, к решению любого важного вопроса людей надо привести. Сделать так, чтобы это решение исходило от них самих. Только тогда то, что они решат, приобретет действенность и силу.
Мнения разделились. Забазлаев настаивал на рекорде. Ему надоело ставить опыты на лягушках. Он берется дать в июле полторы тысячи тонн в сутки вместо четырехсот шестидесяти плановых.
– Ты знаешь меня, – говорил он Бородину. – Знаешь, как я могу работать, когда разозлюсь.
«Погоди, – думал Сергей. – Скоро ты разозлишься по-настоящему. И тебе придется забыть про твоих невест и доказать их папенькам, что ты и вправду „геройский парубок“».
– И кто это им наплел о наших возможностях? – сказал Саша Величкин. – Работали спокойно. План наращивали из месяца в месяц, несмотря на аварии.
– Иди ты к черту, – вспылил Павлик. – Я твою гробовую пословицу наизусть выучил. «Лучше медленно двигаться на катафалке, чем быстро – пешком». Ты это хотел сказать?
Он намеренно переврал порядок слов в любимой Сашиной присказке, и все засмеялись.
– Сейчас нам надо двигать запад, – сказал Угаров. – Усилить его. Снять с востока скоростную бригаду проходчиков и бросить ее на запад… Вот смотрите, что у нас получается…
Он придвинул к себе листок и быстро набросал разрез пласта, штреки и ходовые печи – «ходки», как называли их в просторечии.
С папиросой, закушенной в углу рта, щурясь от ее дыма, он рисовал уверенно бегло, как рисуют все инженеры, доказывая друг другу свои мысли.
Молодец Стах. Толковый мужик, – думал Бородин, слушая Угарова. Будь у тебя законченное высшее, поставил бы я тебя начальником шахты… Видит бог!
Молодец, Стах, – думал Бородин. Именно так мы и будем действовать. Все силы бросим на запад. Нравится это вам, Савва Григорьевич, или нет. Мы вытянем запад и осилим проектную мощность – полторы тысячи тонн, которых ждет от нас государство. Потому что государству нужен уголь. А вам, Савва Григорьевич? Что нужно вам? Дать уголь стране или поставить круглую цифру в ведомости за полугодие?
