Она что-то писала у себя в блокноте.

– Гидравлической добычи угля, – повторил Бородин, как на диктанте. – На руднике запроектировано пять шахт и три обогатительных фабрики. Расчетный срок работы рудника пятьдесят – семьдесят лет, при ежесуточной выдаче десяти тысяч тонн угля…

Он сказал это и задумался. Пятьдесят лет! Что будет здесь через пятьдесят лет?.. Это срок немалый даже для рудника. А для человека?.. Если бы можно было рассчитать запас человеческих сил, мощь душевных порывов и наладить их плановую отдачу!.. Пока мы молоды, пока мы живы, мы будем отдавать свой запас делу, которое нам поручили. Когда отдана делу вся жизнь, весь жар сердца и души – этот драгоценный запас, – когда он отдан весь, без потерь, твоей родине, людям, тогда старость не страшна. Она так же естественна, как старость выработанных шахт. Сколько их в Донбассе! Они стоят как памятники самим себе – бурые, натруженные горбы старых терриконов…

– Простите, – сказал он. – Что там у нас? Да, десять тысяч тонн угля в сутки… На гидроруднике горняки обучаются новым профессиям. Большое внимание здесь уделено внедрению нового оборудования и его совершенствованию…

Она перестала писать и смотрела на него большими голубыми глазами.

– А горняки все равно гибнут, – сказала она, и глаза ее стали еще больше и голубее. – Неужели так будет всегда?.. До каких же пор?

– Вы когда-нибудь были в шахте? – спросил Бородин. – Спускались?..

Девчонка брала на себя слишком много. Кажется, она собиралась вступить с ним в полемику о пользе новой техники. Таких, как она, ему всегда хотелось нарядить в шахтерскую амуницию и спустить в шахту часа на три-четыре. Он был уверен в ответе. И она действительно сказала:

– Нет. Не была. – И, помолчав, добавила: – Но мой отец был шахтер. Он погиб три года тому назад. Метан взорвался…

Эта девочка, называющая себя так важно «корреспондент», – дочь погибшего шахтера, его дитя. Три года назад ей было чуть побольше, чем сейчас Маринке.

– Пиши, – сказал он, внезапно для себя перейдя на «ты». – На руднике приступают к внедрению гидромониторов с дистанционным и программным управлением. Эти гидромониторы, после промышленных испытаний и доводки, позволят удалить людей от забоя на абсолютно безопасное расстояние… Кроме того, мы будем внедрять новую систему разработки пласта, при которой отбойка ведется сверху вниз. При таком способе добычи не нужны будут подэтажи, просеки…

В его ушах еще звучала музыка духового оркестра. Над телом Рябинина он, Сергей Бородин, дал молчаливую клятву идти своим путем и не отступать ни перед чем. Драться за свое мнение, за свою самостоятельность во имя общего дела.

Да, Савва Григорьевич. Мы давно уже не мальчишки, и вам пора это понять и считаться с нами. Наши отцы в свой последний час были моложе, чем мы теперь.

Цинковый гроб стоял на грузовике. Над ним звучала плавная, знакомая с детства мелодия – «Широка страна моя родная». Оркестр рудника не умел играть похоронные марши…

«Надо съездить на шахту пять-бис, – подумал он. – Посмотреть, как у них работает крутой щит. Сегодня же…»

Простившись с корреспондентом, он позвонил Угарову.

– Как себя чувствуешь?

– Нормально, – сказал Стах. Он уже ходил, вылежав из положенных ему пяти дней два. Он был и на митинге, пришел проститься с Рябининым.

– Как ты насчет того, чтобы прокатиться? – спросил Бородин. – На пять-бис… Не устанешь?

– Нет. Я в порядке.

По голосу Сергей слышал, что Стах рад предложению. Главное в такие дни – действовать. Не сидеть сложа руки. К тому же горняки с пятой-бис давно приглашали их посмотреть, как работает ЩК-4, как сокращенно называли они крутой щит. На пятой бис щит работал с обычной технологией. Бородин решил использовать щит при гидродобыче.

Он сказал Ольге, что уезжает на день. Может быть, на два. Заказал машину на шесть часов. Легче ехать, когда спадет жара.

– Взяли бы с собой Павлика, – сказала Ольга. – Мается он…

– Ничего, – сказал Сергей. – Пусть мается. Тем более он не имеет права никуда уезжать.

Забазлаев дал подписку о невыезде. Ему предстоял суд. Принудительные работы или даже лишение свободы.

Сергей не жалел его. Нельзя жалеть одновременно Рябинина и Забазлаева.

Кажется, жизнь взялась наконец за Павлика. Начала его учить. Но не слишком ли тяжел урок для первого раза? И почему Рябинин своей гибелью должен платить за то, чтобы жизнь дала этот урок?..

– Позвони Стаху, – сказал Сергей. – Пусть приходит пораньше. Пообедаем вместе.

– Давно ты не был у нас, – сказал он, впуская Угарова в дверь. Стах вошел и остановился словно в неуверенности. Огляделся по сторонам. Глаза его словно искали что-то и не находили.

– Везучий ты, – сказала Ольга. – Я, признаться, в ту ночь думала: не поест он больше моего борща…

– Да, второй раз тебя судьба милует, – сказал Сергей. – В саперных войсках и теперь. Для чего-то еще ты ей нужен.

– Для третьего раза, – усмехнулся Стах.

На тумбочке в коридоре стоял телефон. Как он резко звонил в ту ночь! Не все ночные звонки приносят беду. С ночным телефонным звонком может прийти счастье…

На полу, под вешалкой, стояли босоножки странного фасона. Они были на ней тогда, в балке.

– Томка забыла, – сказала Ольга, проследив его взгляд. – Придется высылать почтой.

– Значит, приедет еще, – сказал Сергей. – Говорят, где забыл что-нибудь, туда вернешься.

…Это было там, в медпункте. «Ну вот, – сказала она. – Мне надо ехать, а я не могу. Не могу уехать от тебя. Нет у меня сил. Скажи, я должна ехать? Должна?» Она смотрела на него почти со страхом. И он вдруг понял: она останется. Стоит только ему сказать: «Оставайся».

Она решилась. Она останется.

Ему тоже стало страшно, как не было никогда. Даже тогда, под землей, когда тяжесть навалилась и казалось – всё, кончено.

Он закрыл глаза и долго молчал. А может быть, он молчал секунду. Она ждала. И он сказал: «Поезжай».

Почему он сказал так? Почему? Потому что, думал он потом, любовь нельзя выпросить, вымолить. Она приходит и уходит сама. И она не спрашивает, остаться или уйти…

«Я вернусь, – сказала она и заплакала. – Я знаю, ты устал ждать. Но подожди еще немного. Совсем немного. Какая была страшная ночь! Но теперь все решено. Слышишь? Мы будем вместе. Мы должны быть вместе.

Может быть, мы все равно не будем счастливы. Но лучше я буду несчастна с тобой, чем без тебя…»

За окном просигналила машина. У подъезда стояла «шкода», и шофер сигналил, стоя снаружи и нажимая кнопку сирены. Шофер был новый, с забавной фамилией – Богиня. И Бородину нравилось называть его по фамилии.

– Поехали, – сказал он. – Богиня нам сигналит…

Зной начал спадать, но в машине, нагретой солнцем, было душно. Однако стоило им выехать в степь, как в открытые окна повеял ветерок, и дышать стало легче. Осталась позади шахта и, чуть погодя, обогатительная фабрика, поднявшая высоко в небо свою трубу. От шахты к фабрике, вдоль дороги, тянулись трубы пульповода. Потом все это скрылось из глаз. Золотая вечереющая степь лежала вокруг, омывая острова поселков и шахт.

Интересно посмотреть, думал Бородин. Если удастся применить его в гидромеханизации, это же будет переворот! Отбойка сверху. Быстрота. Безопасность. Полторы тысячи тонн в месяц из одного забоя. Это как пить дать!

Она сказала: «Я вернусь», – думал Угаров. Ей хотелось, чтоб я не терял надежды. Но надежда такая вещь, что ее нелегко потерять, даже если хотел бы. Она сама цепляется за душу. Как репей. Попробуй отдери! Легче отдать богу душу, чем перестать верить в это проклятое «когда-нибудь»…

Часа за четыре будем там, думал Богиня. Это точно. Хорошая машина. Можно бы скорость прибавить. А если на дорожную инспекцию нарвемся? Это будет скверный анекдот…