Меланья прибрала постель, переоделась, пошла умываться, а он был в другой комнате — для посетителей.

— Ты чего там сидишь? — вышла она. — А-а, боишься, люди придут. За меня бояться не надо. Иди сюда, ко мне. Сейчас будем завтракать. Это мой дом, понимаешь?

— Я думал, сама знаешь, деревня.

Они сидели на кухне, завтракали. Он принес пепельницу из комнаты, закурил. Внимательно посмотрел на нее.

— Что? — тихо спросила она.

Он не ответил, погасил сигарету, встал, прошел в ее комнату. Медленно снял свитер, бросил на постель.

— А вот сейчас закрой дверь, — засмеялась она.

«Договор совхозом не возражаем балансовая стоимость Тайги Чайки одна тысяча восемьсот тридцать рублей каждая = Иванов».

Аникей спрятал радиограмму в карман и пошел искать Кузьмичева.

— От начальства «добро», — сказал он ему.

— Прекрасно. Сколько она? — поинтересовался Кузьмичев.

— Тысяча восемьсот тридцать.

— Немного, для нас это ерунда.

— Только я бы хотел оговорить, — начал Марков.

— Что именно?

— Чайку одну мы не продадим.

— А с чем?

— Ни с чем, а с кем. С Тайгой. Возьмите и Чайку, и Тайгу. Двух. Одну отдавать нет смысла. Нам все равно — втроем идти или вчетвером. А вот с двумя лошадьми — есть разница.

— Но нам бы хотелось только Чайку.

— А чем Тайга хуже?

— Я смотрел, она не хуже, — подтвердил Кузьмичев. — Чайка просто чуть моложе.

— Все хотят помоложе, — усмехнулся Марков. Но Кузьмичев не понял. Шли молча.

— Берите обеих, Николай, — сказал Марков. — Два всегда лучше, чем один.

— Больше, чем один, — засмеялся Николай.

— И лучше, — упорствовал Аникей.

— А вам на вторую дадут «добро»?

— Уже дали. Вот. — И он протянул радиограмму.

Кузьмичев прочитал, покачал головой.

— Д-да. Ну что ж, была не была, идемте в контору оформлять документы. Две кобылы на дороге не валяются.

— Отдаем вместе с седлами, отразите в бумагах, У нас прекрасные вьючные седла. Только тяжелые, черт…

— Ладно. Да, попутно, что не нужно из груза — давайте сюда же. Отразим в бумагах — и все.

— Да вроде ничего лишнего… Вот только брезентуха есть, пять метров на пять… прекрасный тент. Но если уж намокнет — не поднимешь.

— Чтоб он намок, его в реке держать надо, — заметил Кузьмичев.

— Вот именно. Нам через реки и идти. А так весь груз мы и в палатке, в случае чего, спрячем, — сказал Аникей.

— Давайте брезент. Оленеводы вам спасибо скажут. Им на зимних перекочевках он ой как нужен. А у нас в торговле его ни по какому блату не достанешь. Сами-то где доставали?

— У военных.

— Ну, еще бы! У них все есть.

Из конторы Марков сразу же поспешил домой. Афанасьича он застал на улице, тот вытряхивал вьючник и чертыхался.

— Что случилось?

Дед опустил голову, прятал глаза.

— Вот, — он потряс пустым мешком, — весь рис съели. Зашли в коридор и съели.

— Лошади?

— Ну да. Это, кажись, их жеребец бандюга.

— А наши, конечно, не могли? Наши паиньки, да? Вспомни хоть Богатыря. Тот бы и мешок уволок!

Дед смотрел на Аникея ясными, веселыми, виноватыми глазами, и понял Аникей, что тот не ночевал дома и некому было присмотреть за вьючниками, лежавшими в коридоре у самого порога. Аникей вздохнул, и не стал задавать вопросов.

— Ладно, образуется. Иди, сдай им на конюшню Чайку и Тайгу. Вместе с седлами. Будут жить на приволье. Нечего им с нами бедовать.

— Ты и меня сдай, а, Никей? Чего-то мне дальше идти расхотелось, — улыбался дед.

— Угу… не стыдно? — притворно корил его Аникей. — Седина в бороду, бес в ребро? Понравилось?

— Дак ить я как начальник. А начальник у меня ох хор-рош!..

И вдруг спросил серьезно:

— Когда выступаем?

— Рано утром. Давай собираться. Рис прикупи в магазине. Деньги остались?

— Есть еще.

— И это… не забудь колокольцы. Впрочем, не надо. Оставь их. Это ж лошадиное имущество. Оставь. Как же им без колокольцев-то?

Груза действительно оказалось мало, как раз хватило на двух лошадей. Все было готово. Магда не провожала — Афанасьич побежал к ней прощаться. Вернулся, быстро, что-то пряча в карман пиджака и на ходу застегивая куртку.

— Я пройду с вами немного, — сказала Меланья.

Повод Серого Афанасьич привязал сзади к седлу Орлика. Зазвенели колокольчики, лошади неторопливо пошли, Аникей и Меланья, отстав немного, шли следом.

— Идем вроде бы по плану, только два дня потеряно, — сказал Аникей.

— Сейчас пойдете быстрее, наверстаете.

— Постараемся.

— А вдруг снег? — спросила она.

— Ну и что, снег? Разве по снегу идти нельзя?

— Что есть они будут?

— А-а, не волнуйся. Будут копытить. Они это умеют, приспособлены. Хуже, если затяжные дожди — реки разбухнут.

— Ты все-таки надень меходежду, ладно?

— Хорошо, хорошо.

Накануне, когда он собирался, Меланья пришла в дом и принесла чижи, торбаса, меховые брюки.

— Вот возьми, это тебе. Осталась меховщина от начальника почты, на тебя как раз. В дороге пригодится.

— Да не надо! — пытался отказываться он. — Своего груза хватает.

— Бери, тебе говорят, — сказала Меланья. — Торбаса и брюки из нерпы, понимаешь? Непромокаемые. Не то что твои — ватные. Да и сапоги резиновые тяжеленные. А эта одежда легкая. Не замерзнешь и не промокнешь, хоть по пояс в реку залазь.

— Ну, спасибо, Мила! Вот это да! Это по делу.

Она была рада, что ее подарок пришелся кстати. Ей было приятно заботиться о нем.

…Они шли тихо, ледок похрустывал под ногами. За очередным поворотом реки скрылась Ольховка.

— Все, — сказала Меланья. — Я дальше не пойду.

Они присели на поваленное дерево, он закурил.

— Иди, — сказала она. — Не скучай. Я буду думать о тебе. Обязательно из Анадыря дай телеграмму, чтоб я не волновалась.

«Хоть одна живая душа будет обо мне волноваться», — подумал он.

— Вот что, — Аникей мучительно подбирал слова, — а ты, ты… не можешь приехать в Анадырь, когда я вернусь?

— Ты этого хочешь? — удивилась Меланья.

— А разве мы простились насовсем?

Она бросилась к нему на шею, тормошить стала, целовать.

— Ты только скажи, — торопливо шептала она. — Ты только дай телеграмму, я прилечу, я сразу прилечу, я пешком приду, ты только скажи, нет-нет… не сейчас, когда будешь там, без меня, если не сможешь без меня…

— Я бы и сейчас не уходил.

— Нет, нет, иди… так надо.

— Все кончается, — обреченно сказал он, — все проходит.

— Все, — согласилась Меланья и опустила руки. — Только хорошее проходит быстрее. — Она повернулась и бросилась бежать.

Он стоял, ждал, когда она оглянется. Меланья остановилась. Оглянулась. Побежала к нему.

— Да иди же, иди, — нетерпеливо шептала она. — До свиданья!

Он поцеловал ее и быстро пошел догонять Афанасьича.

К устью реки Убиенки они вышли на исходе третьего дня. Весь песчаный берег был в лошадиных следах. Там и тут чернели кострища, валялись колья, стояки для палаток, обрывки веревок, пустые консервные банки. Словно живой, трепетал на ветру, зацепившись за куст, большой разорванной кусок полиэтилена. На каждом шагу попадались стреляные бумажные гильзы. Кто-то забыл пустую пластмассовую канистру из-под растительного масла.

Пошел легкий пушистый снежок.

«Хорошо, что снег, — думал Марков, — прикроет это безобразие».

— Опоздали, — сказал Афанасьич.

— Да. Судя по всему, баржи ушли еще вчера. Давай ставить палатку, а то снег.

Они быстро принялись за работу.

— Пора на зимние квартиры, — отрешенно и зло бубнил Марков. — Пора.

«Чего это он свирепеет?» — думал дед, изредка бросая на начальника виноватый взгляд, хотя особо упрекнуть себя ему было не в чем, а вот видеть в таком состоянии обычно спокойного Маркова — непривычно.

— Это все нам Ольховка боком выходит, — сказал Марков. — Потерянные дни!