Глафира присела и во все глаза смотрела на Николая. Он почувствовал, что немного переборщил:

— Вот… извини. Ты такая молодая и красивая, а делаешь глупости.

Глафира простодушно приняла комплимент и не успела догадаться, с чего бы это…

— Вот деньги, — Николай протянул ей две красненьких. — Иди в «Горные вершины». Тебе отпустят сразу и до одиннадцати. Скажи — бутылку коньяку. Скажи — я жена профессора, которого вы вчера закрыли. Только иди прямо к директору. Тебе, молодой и красивой, да еще жене профессора, сразу дадут. А нам надо подлечиться. От всех этих событий голова болит. Ты уж помоги, Глашенька, а? Будь человеком…

Лицо ее просветлело. Куда-то пропали слезы. Она улыбнулась, встала, взяла сумку, деньги и ушла.

— Спасибо, — тихо сказал Авдей. — Как это мы выпутались?

— Эх… — вздохнул Николай. — Давно я не был при семейном скандале, отвык даже. А сейчас хорошо так на душе… как будто с бывшей женой поговорил… прямо потеплело.

До обеда они отсыпались, а проспав обед, с легким сердцем пошли на пляж. Граница писательского пляжа обозначена двумя решетками, в начале и в конце, сам пляж невелик — не будет и ста метров.

Никто не купался, вода была холодной, но солнце еще грело — последние теплые лучи в конце сезона. Немного людей было на пляже — только те, кто недавно приехали и пытались загореть.

Глафиру и Тимошку Авдей нашел быстро, хотя и подивился, как незаметно успели они загореть, стали совсем коричневыми, Николай тут же расщедрился на комплимент, Глафира расплылась в улыбке, мужчины взяли Тимошку и пошли в дальний конец к шахматистам.

Но оказалось, что это не шахматисты. Группа мужчин перебирала в большом тазу мокрые камешки, сортировали они их, выбирали, что получше.

С ними была маленькая девочка пяти примерно лет — подруга Тимошки.

— Подари это ей, — сказал Авдей и протянул малышу ладонь, на которой сверкала небольшая щетка аметистов, большой сердолик и агат — срез вулканической бомбочки.

Тимошка застеснялся, но, подталкиваемый отцом, подошел к девочке, отдал ей камни и убежал. Мужчины стали рассматривать, восторженно ахать, а Авдей с Николаем поспешно покинули это место, чтобы избежать расспросов.

— Где взял? — спросил, смеясь, Николай.

— Далеко, отсюда не видно…

— Все ясно… Мистифицируешь?

— Пусть гадают…

А вечером Авдей вытащил из чемодана два больших мешка, набитых образцами.

— Вот чего я сюда привез… — сказал он. — Таксист чуть не надорвался с чемоданом.

Сердолик и карнеол с реки Кремянки, голубой халцедон и агаты с реки Олы, сардер[4] с реки Алазеи и еще какие-то камни, которых Николай не смог определить.

— Да-а… — только и протянул он. — И стоило везти такой груз за тысячи километров?

Авдей пожал плечами.

— Все отсюда увозят, а ты сюда привез, — сказал Николай.

— Вот стемнеет, — ответил Авдей, — пойдем дарить.

— Выйдем, аки тати, на ночной промысел? — засмеялся Николай.

Ночью после ужина штормило. Авдей, Николай и Тимошка вышли на берег моря. У мужчин в руках было по мешочку. Издали они напоминали сеятелей, бросающих зерно в землю. Они кидали камни в море, на берег, в дальнюю сторону пляжа — шли, разбрасывая камни, даже Тимошка бросил два образца, не докинув до волны…

— Это ты хорошо придумал, — сказал Николай.

— Я знаю. Кто найдет — будет рад. У них тут камни с пуговицу, а мои — в полкулака… То-то будет радости…

— Прошло время собирать, настало время разбрасывать? — спросил Николай. — Омвеемские есть?

— Среди них не было. Два у меня с собой — хотел в местный геологический музей, в пансионат «Приморье». Но он на ремонте. Возьмешь себе, ладно?

— Спасибо.

— Они пришлифованные, их бросать жалко.

— Кому-то из писателей в будущем сезоне повезет… — сказал Николай.

— Не кому-то, а многим… Да и за одно лето все не найдут. А кто найдет — привет, значит, от меня хорошему человеку. Камень — он вечен. Глядишь, и меня уже не будет, а кто-то найдет мой подарок… привет от меня. Вот и хорошо.

…Днем к ним в коттедж постучался незнакомый человек.

— Я поэт… из Ужгорода… — представился он. — Это вы, наверное, подарили вчера дочке Винтовкина три красивых камушка?

— Это он… Тимошка…

— Среди них не было северного образца?

— Они все с Севера…

— Я угадал один. Я коллекционер. У девочки есть, а у меня нет… Гм… у, вас не осталось?

Авдей порылся в ящике стола, протянул:

— Это ольский агат…

— А на берегу не вы разбрасывали?

— Мы. А что?

— Винтовкин четыре образца нашел, прекрасные образцы. Эх! Сколько же вы разбросали?

— Сто два…

— Сто два! Зачем?

— Так… Пусть люди находят…

— Винтовкин четыре образца нашел, а я ни одного… Надо же!

— Значит, Винтовкину везет… — сказал Николай.

— Зачем разбрасывать? — чуть не плакал поэт. — Мне бы отдали… А завтра все уезжают… сезон закрывается… Как искать?

— На будущий сезон, значит, писателям работы хватит, — засмеялся Николай.

Авдей сидел молча, ему были неприятны причитания немолодого уже человека.

Поэт распрощался и ушел, бормоча:

— Ходят тут магаданские миллионеры и швыряются…

— Слыхал? — спросил Николай.

— Угу… а Винтовкин, видать, неплохой человек. Переводит с английского, Генрих Семенович… Правда, детективы переводит… Ну, это ничего, их ведь тоже читают… а тому поэту бог камня не пошлет.

— Почему же?

— Не знаю… но уверен, — ответил Авдей. — Должно быть, потому, что корыстный он… мне показалось… и дурак. А дурак, он и у моря дурак, тут уж ничего не поделаешь.

— Сегодня вечером мне уезжать, — вздохнул Николай. — Сходим куда-нибудь.

— Вот только возьмем с собой Тимошку. У меня есть на примете кафетерий, Тимошке пирожные тамошние нравятся.

— Вы куда? — спросила Глафира.

— Переодень Тимошку, нам втроем поговорить надо… Коля уезжает… проводим.

Глафира сменила Тимошке куртку и тревожно посмотрела на мужчин.

— Ужинай одна, — сказал Авдей. — Мы с сыном вернемся к отбою. Может, чего принести?

Все молча стояли на веранде и смотрели в разные стороны.

— Да не думай ты ничего, — начал раздражаться Авдей. — «Горные вершины» сегодня закрыты.

Глафира печально улыбнулась.

Ксаний Борисович Вортегов, лихой моряк, ворчун и придира, одинокий, как судно в океане, сошел на берег, взял пенсию и, разозлившись на портовое начальство, подался на юг к теплому синему морю.

Какие у северянина южные хлопоты? Да еще у старого, одинокого морского волка? Погреться на песочке, домик с садиком присмотреть, чтоб от моря и от магазина недалеко, чтоб шум волны и гудки пароходов по ночам слушать, да еще — если повезет! — друзей-товарищей повидать, хоть с одним из тех, кто тоже сошел на берег, не спеша выкурить трубку… (Про красоток на пляже и крепкое вино Ксаний Борисович не думал, потому что красоток стеснялся, а вина не любил.)

Прямо скажем, в родном порту обошлись с ним нездорово. Думал он идти в полярные широты, в очередной арктический рейс с научной экспедицией, а ему вежливо намекнули про единственную и самую лучшую, к тому же дефицитную путевку на юг, про то, что север никуда не денется, про разные дела, к рейсу касательства не имеющие. Понял Ксаний Борисович, обиделся и вот теперь сидит под дурацким пляжным грибком, раскрашенным как мухомор, сидит в тени и смотрит в серебристую слепящую даль моря.

Народу на пляже мало, утро, молодежь еще не появилась, и Ксаний Борисович думает о том, что, по сравнению, с возлежащими рядом телесами, он сам выглядит отставным спортсменом — худощав, без брюшка, вот только ноги узловаты.

Накануне он изучал свой пляжный гардероб. Искал что-нибудь простое и неброское.

Он примерял трусы как галстук. Остановился на черных плавках с маленьким якорьком — гэдээровская работа. Нашел он и простую полотняную фуражку — приобрел по случаю в Дании, козырек у нее хороший, как раз от солнца. Но сам он сейчас в тени, под грибком, солнце не печет, и фуражка лежит на песке, и думает Ксаний Борисович о том, что знакомые его капитаны, возможно, идут мимо Дании.