— Нет, — сказала она.

— Значит, до всего вам придется доходить самой. А этот случай примите как первый урок. Урок на будущее. От него нам не отвертеться.

— А что скажут в районе? Что скажут в области?

— Я не такой уж оптимист, но думаю, если хорошенько объяснить, поймут.

— Им объяснишь!

— Вот видите, как вы своих хорошо знаете, — рассмеялся Матвеев.

— А что вы посоветуете? — спросила она.

— Пока ничего. А посоветовать могу обратить внимание на младшую группу интерната. Одеты как попало. У них у всех пузырятся рейтузы, так они додумались носить их коленками назад, чтобы выглядели поновее.

— Что ж вы раньше-то не сказали?

— Я думал, вы знаете.

— Я сейчас же иду в интернат!

— Вот и правильно. А я как-нибудь к вам загляну. И еще — вас поселили в новый дом, для него это первый зимний сезон, как квартира?

— Пока хорошо, не холодно. Воды только горячей нет.

— Горячей еще долго не будет. Она и по проекту не должна быть, не хочу вас обманывать.

— Спасибо за откровенность.

Она ушла, а Матвеев вспомнил, как в прошлом году к ним в село в круглосуточный детский сад привезли из тундры двух малышей — мальчика и девочку. По утрам воспитатели находили их всегда вместе в одной кровати. Развели по разным спальням — все равно они спали вместе. Тогда вообще разделили по разным группам, на разных этажах и в разных подъездах. Ничего не помогло — среди ночи, когда все спят, они находили друг друга, а по утрам находили их. Воспитатели не знали, что и думать, а Матвеев попросил оставить их в покое, объяснил, что в тундре они всегда были вместе и спали в пологе вместе, здесь же — всех дичатся, надо их днем держать всегда вместе, и пусть вместе подружатся с другими. Поставили их кровати рядышком — дети успокоились. Вот и все, — просто ларчик открывался.

«Все-таки на краю света живем, — думал Матвеев, — как-никак, а специфику надо учитывать — и национальную, и географическую».

В суматошном, шумном школьном коридоре Андрей Матвеев столкнулся с Катей Рультынэ, скользнул молниеносным взглядом, удивился, что на ее красивом лице нет следов пигментации, протянул обе руки:

— Здравствуй, Катя! Как жизнь?

— Хорошо! Ой, Андрей Андреевич, мне такой сон снился! Будто я всю ночь танцевала с Пушкиным! Такой сон, я такая счастливая! Мне все подруги завидуют!

Про себя Матвеев отметил, что уроки литературы теперь ведет Людмила Федоровна, знать, хорошо ведет. И невольно вспомнил, как в прошлом году дети размечтались о будущем, и Матвеев спросил Катю, кем бы она хотела стать после окончания школы.

— Я бы хотела работать продавцом… в мясном отделе. Я бы каждому давала такое мясо, какое надо — и для строганины, и косточки в суп, и жарить на угольях… ведь мясо разное, смотря для чего…

Ответ поразил всех своей неожиданностью, возвышенные мечтания ее подружек не вязались с такой прямолинейной приземленностью. И Матвеев внезапно понял, что к чему, и утром имел конфиденциальней, разговор с директором школы-интерната. Предположения Матвеева оправдались. Стол детей был обилен и калориен, но повар и врач забыли, что это дети тундры и им нужна национальная пища, пусть немного, пусть как лакомство. И сырая оленина нужна, и травы-коренья дикоросы, и нерпичья печень, и мясо моржа, и китовая кожа, и сало осенней белухи. Благо всего этого было полно — бери по совхозным расценкам, по себестоимости, почти бесплатно.

Рацион столовой изменили, но решили это не афишировать, мало ли чего можно ожидать за такую самодеятельность. А когда пошла предзимняя сайка и ее штормом тоннами выбрасывало на берег, тут детей ничто не могло удержать. Запаслись и на корм собакам, и на подкормку песцам, и на звероферму хватило, а дети устроили свои кладовые на крыше и холодном чердаке, лакомились сырой рыбой, чем привели в неописуемый ужас некстати приехавшего инспектора районо.

Был издан строжайший запрет. Но когда инспектор уехал, о запрете тут же забыли. Осталась сырая рыба, и свежатину охотники всегда доставляли в столовую, а приезжавшие из тундры оленеводы непременно привозили одну-две замороженных оленьих туши детям для строганины, пусть едят сырую оленину — вкуснее конфет.

Молодая врачиха, у которой была вся статистика детских заболеваний интерната за все годы, вдруг обратила внимание на одну странность — резкое снижение числа заболеваний, да и дети стали веселей и крепче. Удивлялась поначалу. А ничего-то удивительного тут нет.

— Дура я, дура, — призналась она как-то Матвееву, — другой бы на моем месте диссертацию стал писать. А из меня — какой ученый?

— Зря вы так… — сказал ей Матвеев. — Были бы дети здоровые, а материала на диссертацию у вас наберется. Только не ленитесь и… замуж не выходите. В домашних заботах всю науку забудете!

Она счастливо рассмеялась, попал Матвеев в точку.

Он хорошо помнил свое послевоенное детство. Пацанами пропадали они дни и ночи на берегу Баренцева моря, ловили пикшу, сайду, треску. Ловили крючками, тройниками, на капшука, на кусочек рыбы, на кусок материи, на гриб, просто на окурок — и то однажды рыба взяла — щедро Баренцево море.

Мать на рыбачку давала большую кастрюлю — рыбы много, ее тут же на берегу потрошили, брали только печень, остальное доставалось чайкам, крабам и снова им же — рыбам.

Дома мать вытапливала из печени жир, поила им Андрея и младшего брата Артура, заправляла этим жиром многие блюда, так поступали в каждом доме их военного городка, и как знать, может, это и помогло обойтись без болезней в скудное витаминами время. И не помнит Андрей, чтобы жир им был отвратителен, как теперь для детей аптечный. Ели — и все, и просили добавки.

И сейчас ему радостно было смотреть на Катю — здоровую, розовощекую, не по возрасту высокую.

— Хороший сон действительно… — сказал он. — Только что это у тебя с прической? Была яркая брюнетка, а сейчас… пегая какая-то… ты что, красишься?

Вспыхнула она, зарделась, убежала.

Тут он заметил еще одну такую же девочку, а потом по коридору еще одна пробежала — крашеная.

«Черт-те что…» — покачал он головой.

Когда Людмила Федоровна пришла на свой первый урок, девочки смотрели на нее расширенными от восторга глазами, мальчики встретили ее появление с достоинством настоящих мужчин.

Она была ослепительно красива. Не было ни у кого в поселении таких белых прекрасных волос, и голубых, как снег дальних сопок, глаз, и такого костюма, подчеркивающего грациозность походки, а голосом своим она затмила медовость и сладкозвучие дикторши чукотского радио, в которую все, кто включал по вечерам свои транзисторы, были давно заочно влюблены.

У Матвеева опыта было побольше, и он видел, холодность этой красивой картинки, но дети были в учительницу влюблены, и Людмила Федоровна чувствовала это.

Постепенному девочек обожание перешло в подражание. Они копировали походку, манеры, обсуждали ее наряды, но со своими прическами сделать ничего не могли, пока первой из них не пришла в голову идея перекраситься.

Неведомыми путями раздобыли гидропирит, и шесть самых отчаянных, не спросив ни у кого и не посоветовавшись, принялись ночью за дело.

Конечно, за один раз из черных, как полярная ночь, чукчанок и эскимосок блондинок не получилось. Вышло что-то невообразимое. Красились еще раз, пока в аптеке не истощился запас химикалиев. Людмила Федоровна видела и молчала.

Так появились в классе рыжие, пестрые, коричневые, с белыми пережженными прядями.

Завуч школы Дарья Тимофеевна, человек пожилой и старых правил, первой забила тревогу. Но ее вмешательство ничего не дало. Девочки терпеливо выслушали лекцию о том, что красиво и что нет, но не задали ни одного вопроса на косметические темы. В итоге Дарья Тимофеевна утешилась хотя бы тем, что девочки не красят губы и не собираются подводить глаза.

— Олю Омрынэ можно назад перекрасить, — сказала она в учительской. Матвеев сидел там, интересовался стремительно происшедшей метаморфозой во внешнем виде школьных красавиц. Почему это произошло, отчего — ему в голову не приходило.