Афанасьич направился к самолету.

«Аннушка» взлетела, и Иван Иванович сказал Аникею:

— Ты уж прости, так вышло. Молодой Жора летчик, испугался. С его стороны нарушений нет… Как написать, чтоб тебе-то ничего не было?

— Как хочешь.

— Ладно, — Иван Иванович повернулся и пошел в диспетчерскую.

Аникей выкурил сигарету, потом встал и пошел искать лопату.

Яму он вырыл рядом с трупом. Позвал Андрея, и вдвоем они столкнули Орлика в яму, прикрыли брезентом. Андрей оставил Аникея одного. Тот начал засыпать могилу. Потом вспомнил, спрыгнул вниз и отвязал колокольчик. Долго зачем-то крутил его, рассматривал, положил в карман.

Нашел три больших камня, перетащил их на могилу, посидел молча, закурил.

— Все, — сказал он. — Прощай, Орлик.

— Посмотрите, Иван Иванович, — Аникей развернул карту. — Мне нужен хотя бы абрис вот этой территории, за рамкой. Хоть приблизительно наметить азимут.

— У тебя двухсотка, а мы летаем по полумиллионке, — ответил Иван Иванович.

— Ничего, сойдет.

Начальник принес карты.

Аникей расстелил их, достал компас, курвиметр, миллиметровку из полевой книжки, карандаши.

— О, тут совсем немного, — сказал Аникей, — около сотни кэмэ.

— Пешком решил?

— Налегке я это быстро одолею, да, еще по такой погоде. Главное, рек впереди нет, это хорошо.

— А то бы летел завтра, а? — предложил Иван Иванович.

— Нет, я пойду.

— Пообедать сперва надо, на дорожку, — сказал Андрей. — По дороге ресторанов не будет. Наедайтесь впрок.

— Спасибо. Это верно.

— И с собой захватите, чего надо.

Тут только Аникей вспомнил, что его рюкзак и остатки продуктов сейчас вместе с Афанасьичем в самолете.

«Планшетка, нож и пистолет — вот и все хозяйство», — развел он руками.

— Поможем, — засуетился Иван Иванович.

Из пилотской комнаты он принес свежую наволочку. Андрей положил туда пачку сахара, две буханки хлеба, три банки мясных консервов и две рыбных, три пачки чаю, завернул масла, добавил сухарей и банку сгущенного кофе.

— Хватит, спасибо, — сказал Аникей, — мне всего-то дня на два.

— Где два, там и три, свой груз не тянет, — сказал Андрей. — Курева тоже нет?

Он бросил туда же пять пачек «Примы», десяток коробок спичек. Нашел большую пустую банку из-под сухого молока.

— Это тебе вместо котелка. И кружку бери, и ложку.

— Спасибо, только это… у меня с наличными туговато.

— Брось! В Анадыре как-нибудь сочтемся.

— Идет. За мной не пропадет.

— Да ладно уж. Давай обедай, рассольник да блины с завтрака остались, второе еще не готово.

Аникей привязал к нижним концам наволочки веревку, и у него получился заплечный вещмешок.

Аникей шел два с половиной дня. Дорога и короткий у костров сон вконец измотали его.

«Осталось немного, — твердил он себе. — Все это скоро будет в прошлом».

Он боялся только снегопада или дождя. Без крыши над головой можно замерзнуть. Но маршрут шел по границе лесотундры, дрова были, а там, где начнется сплошная равнина, до города будет рукой подать. Это он знал.

«Осталось немного… Скоро все это будет в прошлом».

Он не жалел, что не принял предложения Ивана Ивановича и не дождался следующего самолета. «Как это говорил дед? — вспоминал Андрей. — Человек сильнее лошади, да идти осталось совсем немного».

Он не хотел только, чтобы в прошлом осталась Ольховка. Он не хотел, чтобы она окончательно осталась в прошлом, как будто ее и не было. Но когда он думал о Мелании, сомнения одолевали его.

«А вдруг я вообще такой невезучий? Зачем ей тогда связываться со мной? Вдруг я ей ничего, кроме несчастий, не принесу?»

Эта мысль пугала его, на какое-то время овладевала им, но он отгонял ее, как наваждение.

«Глупости, не может человек все время быть невезучим. Ведь был же я счастлив в Ольховке! А сейчас? И сейчас я счастлив, если так спешу в город. И за это приходит расплата. Орлик… все на весах судьбы — один к одному. Больше мне платить не за что, ничего хорошего не было, разве что за будущие радости отмучиться авансом?» Он усмехнулся, согласен.

Каждому геологу хочется простых житейских радостей, и чем труднее работа, тем чаще вспоминаешь город, откуда тебя забросило сюда, потому что с городом ассоциируется все хорошее, пока тебе трудно или плохо.

Иногда ему виделось шумное застолье и веселые лица друзей, иногда он видел тишину и пронзительное соло саксофона, вдыхал аромат крепкого кофе и затягивался вкусной сигаретой… а однажды привиделась женщина, лица которой он потом так и не смог вспомнить.

Все это было раньше, во время длинных дней работы в тундре. А сейчас, когда он думал о немудреных радостях города, то все чаще ловил себя на том, что не мыслит все это без нее, без того, что осталось там, за далекими заснеженными хребтами, в Ольховке.

«Все проходит, — вспоминал он ее, — только хорошев проходит быстрее».

«Нет! — не соглашался он. — Хорошее еще вернется, все еще повторится».

…Аникей Марков давно уже был за обрезом карты и сейчас, определясь по схеме, подсчитал, что к вечеру будет в Анадыре.

Он подкрепился, набрал большую связку веток для последнего в маршруте костра — впереди ожидалась многокилометровая болотистая равнина — и вышел на вершину холма. Далеко впереди, почти у самого горизонта, уходил в небо дым.

«Вот он, город, один бросок».

Он пошел быстрее, а через три часа разложил последний костер, съел все, что оставалось, и зашагал дальше… Однако мешок его не стал пустым. В нем находились образцы, набранные по дороге, но «свой груз не тянет», и к вечеру Аникей действительно стоял на обрыве, у лимана, и смотрел на веселые вечерние огни.

Рейд также был залит светом — последние пароходы навигации.

Он стоял, смотрел на город, и ему не хотелось бежать вниз к катерам…

Он устал, устал от ожидания, от того, что будет, от счастья и слез, что он уже пережил, когда думал об этом. Он знал, как все будет, но устал, и идти ему не хотелось.

Он не торопился делать последнего шага — а вдруг что-то будет не так, как ему представлялось. И ему хотелось просто вот так стоять и глядеть на город. Вот он, город, рукой подать. Вот оно все, о чем мечталось все трудные дни тундры.

Он смотрел на веселые огни, был счастлив ожиданием и не торопился.

Аникей Марков стоял у доски приказов в коридоре, курил, ожидая, пока начальник освободится, читал параграфы, о себе не нашел ничего.

«Это уже хорошо», — подумал он.

К нему подошел главный бухгалтер экспедиции, тоже заядлый курильщик.

— Ну-с, — спросил он, — не прикидывали, во что обойдутся вам ваши кони?.

— Наши? — спросил Аникей.

— Ваши, — ответил бухгалтер.

«Тут уже все знают, — подумал Аникей. — Ну да! Дед-то вернулся давно! Конечно».

— Так получилось, — вздохнул Аникей.

— Акты есть?

— Какие акты? Может, в поле печать с собой брать? — начал раздражаться Аникей.

— Нужны бумаги, подтверждающие гибель животных по не зависящим от вас обстоятельствам, — сказал бухгалтер.

— А без бумаг, выходит, сам я пустил их в расход, да? А вы знаете, что их на базе кормить было нечем. Трава пропала. Их бы, по-хорошему, оттуда еще бортом вывезти надо было, да вертолет ожидали только один, а вам бумаги подавай!

— Нет, но ведь знаете, на суде могут найти статью о преступной халатности или разбазаривании казенного имущества, по-всякому можно.

— На каком суде? А вы бы их довели, сохранили? Да знаете вы, что для нас были эти кони?! Эх вы…

— А вы думаете, если мы сделаем на вас начет в такой… ого-го! — сумме, вы не будете жаловаться?

— Гм, — замолчал Аникей. — Или я отупел в поле, или совсем ничего не понимаю. У меня до сих пор в ушах звенят колокольца.

— Какие колокольца?

— Колокольчики. Вы давно в экспедиции? — опросил Аникей.