Анненков Сел восставших усмиритель, Душегуб и разоритель, Искривившись, псом глядит Борька Анненков, бандит. Звал себя он атаманом, Разговаривал наганом; Офицерской злобой пьян, Не щадя, губил крестьян, Убивал их и тиранил, Их невест и жен поганил. Много сделано вреда, Где прошла его орда. Из Сибири дал он тягу. Все ж накрыли мы беднягу, Дали суд по всей вине И — поставили к стене. Семенов Вот Семенов, атаман, Тоже помнил свой карман. Крепко грабил Забайкалье. Удалось бежать каналье. Утвердился он в правах На японских островах. Став отпетым самураем, Заменил «ура» «банзаем» И, как истый самурай, Глаз косит на русский край. Ход сыскал к японцам в штабы: «Эх, война бы! Ух, война бы! Ай, ура! Ур… зай! Банзай! Поскорее налезай!» Заявленья. Письма. Встречи. Соблазнительные речи! «Ай, хорош советский мед!» Видит око — зуб неймет! Хорват Хорват — страшный, длинный, старый, Был палач в Сибири ярый И в Приморье лютый зверь. Получивши по кубышке, Эта заваль — понаслышке — «Объяпонилась» теперь. Юденич Генерал Юденич бравый, Тоже был палач кровавый, Прорывался в Ленинград, Чтоб устроить там парад: Не скупился на эффекты, Разукрасить все проспекты. На оплечья фонарей Понавесить бунтарей. Получил под поясницу. И Юденич за границу Без оглядки тож подрал, Где тринадцать лет хворал И намедни помер в Ницце — В венерической больнице Под военно-белый плач: «Помер истинный палач!» Миллер Злой в Архангельске палач, Миллер ждал в борьбе удач. Шел с «антантовской» подмогой На Москву прямой дорогой: «Раз! Два! Раз! Два! Вир марширен нах Москва!» Сколько было шмерцу герцу, Иль, по-русски, — боли сердцу: Не попал в Москву милок! Получил от нас он перцу, Еле ноги уволок! Махно Был Махно — бандит такой. Со святыми упокой! В нашей стройке грандиозной Был он выброшенным пнем. Так чудно в стране колхозной Вспоминать теперь о нем! Врангель Герр барон фон Врангель. Тоже Видно аспида по роже — Был, хоть «русская душа», Человек не караша! Говорил по-русски скверно И свирепствовал безмерно, Мы, зажав его в Крыму, Крепко всыпали ему. Бросив фронт под Перекопом, Он подрал от нас галопом. Убежал баронский гнус. За советским за кордоном Это б нынешним баронам Намотать себе на ус! * * * Мы с улыбкою презренья Вспоминаем ряд имен, Чьих поверженных знамен После жаркой санами схватки Перетлевшие остатки Уж ничто не обновит: Жалок их позорный вид, Как жалка, гнусна порода Догнивающего сброда, Что гниет от нас вдали, Точно рыба на мели. Вид полезный в высшей мере Тем, кто — с тягой к злой афере, Злобно выпялив белки, Против нас острит клыки! Первое слово
(Пленуму Союза советских писателей, назначенному в г. Минске и посвященному советской поэзии) Через Минск шли части фронтовые, На панов шли красные бойцы. Я тогда увидел вас впервые, Белорусские певцы. Не забыть мне кипы книжных связок Белорусского письма. От легенд от ваших и от сказок Я тогда сходил с ума. Нынче жизнь все сказки перекрыла. Бодрый гул идет со всех концов. И летит — звонка и быстрокрыла — В красный Минск семья родных певцов Из Москвы, из Киева, Казани, Из Тбилиси, из Баку, Сходных столь по духу их писаний, Разных столь по языку. Речь пойдет о мастерстве о новом, О певцах о всех и о себе. Но средь слов пусть будет первым словом Ваше слово о борьбе, О борьбе, которой нету краше, О борьбе, которой нет грозней, О борьбе, в которой знамя наше Возвестит конец фашистских дней; О борьбе великой, неизбежной, Мировой, решающей борьбе, В коей мы призыв к семье мятежной, Боевой, рабоче-зарубежной, Позабыв на срок о флейте нежной, Протрубим на боевой трубе! 1936 Художник, боец, друг Художник удивительной судьбы, Боец несокрушимейшей удачи. Друг класса, сбившего дворянские гербы, И буревестник классовой борьбы… Дать верный лик его — труднее нет задачи. Отдавший жизнь свою великой цели, он, Чей путь был боевым и мудро-человечным, Войдет в советский пантеон Художником, бойцом и нашим другом вечным! |
