1921 «Вашингтонское разоружение» (Современная баллада) В аду прошел тревожный гул Из-за вестей о Вашингтоне, И сам великий Вельзевул Заерзал в ужасе на троне: «Эй, — закричал он, — Асмодей! Ты — черт хитрейший в преисподней. Ты насмотрелся на людей, Служа в их шашнях первой сводней, Ты знаешь, что у них к чему, Ловя оттенки в каждом тоне… Я — понимаешь? — не пойму, Что там творится в Вашингтоне? Кто Хьюз? Святой или дурак, От чьих проектов уши вянут? Впрямь на земле для новых драк Вооружаться перестанут? Иль блеск „гуманнейших“ идей Там служит только для парада?..» «Ол-райт!» — ответил Асмодей И пулей вылетел из ада. Недели не прошло одной, Как, образец натуры пылкой. Плут Асмодей пред Сатаной Предстал с лукавою ухмылкой. «Ну что? С разоруженьем как?» — Владыка ада зубы стиснул. Черт, рожу скорчивши в кулак. Так прямо со смеху и прыснул. И — от стены и до стены — Весь ад сотрясся вдруг от смеха: То мощный хохот Сатаны Встревожил все четыре эха. Все черти, вторя Сатане, Визжа, каталися по аду, И даже грешники в огне — И те смеялись до упаду. А через час в аду — глазей! — Висели (чудо! без изъяна!) Портреты «адовых друзей» — Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана, Портреты надпись обвела, Вонючей писанная смесью: «Склонился ад за их дела Пред их заслуженною спесью!» 1921 Семена (Из моего детства) Самовар свистал в три свиста. Торопяся и шаля, Три румяных гимназиста Уплетали кренделя. Чай со сливками любовно Им подсовывала мать. «Вновь проспали! Девять ровно! Надо раньше поднимать! Все поблажкам нет предела!» — Барин ласково гудел. Мать на младшего глядела: «Вася будто похудел… Нету летнего румянца!.,» Состоя при барчуках. Тятька мой три школьных ранца Уж держал в своих руках, А за ним пугливо сзади Я топтался у дверей. Барин снова: «Бога ради, Мать, корми ты их скорей! Вот! — Он к тятьке обернулся. — Сколько нам с детьми хлопот. Из деревни твой вернулся? Разве зимних нет работ? А, с книжонкою мальчишка?! Велики ль его года? Покажи-ка, что за книжка? Подойди ж, дурак, сюда!» Я стоял как деревянный. Тятька подал книгу вмиг. «М-да… Не-кра-сов… Выбор странный!.. Проку что с таких-то книг?! Ну, стишки!.. Ну, о народе!.. Мальчик твой, по существу. Мог бы лучше на заводе Обучаться мастерству!.. Или все мужичьи дети Рвутся выйти в господа?.. И опять же книги эти… Сколько скрыто в них вреда!.. Дай лишь доступ в наше время К их зловредным семенам!!» Тятька скреб смущенно темя: «Что уж, барин!.. Где уж нам!..» Я со страху и печали На ногах стоял едва, А в ушах моих звучали Сладкой музыкой слова: [31] «Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славных путь. Не без добрых душ на свете — Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай, да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь!» 1921
Давно пора Даль степную застилает Предвечерний мрак. По тропинке едет шагом Удалой казак. Едет, браво заломивши Шапку набекрень. Возле речки — камышовый Старенький курень. Сивый дед свои лохмотья Греет у огня. «Здравствуй, дед!» — Казак лихого Осадил коня. «Здравствуй, милый! Далеко ли Держишь путь ты, друг?» «На казацкий круг я еду, На советский круг». Дед вздохнул, перекрестился: «Ох, как с плеч гора! Уж давно пора б так, детки! Уж давно пора!» 1921 Пугало (Надпись на памятнике Александру III в Ленинграде) Мой сын и мой отец при жизни казнены, А я пожал удел посмертного бесславья: Торчу здесь пугалом чугунным для страны, Навеки сбросившей ярмо самодержавья. Предпоследний самодержец всероссийский Александр III. 1922 Кружево Се — вход Чичерина в Лозанну. Кому скажу: благоговей? Кто будет петь ему осанну? Нарежет пальмовых ветвей? Не будет встречи вдохновенной, Не будет также и креста, У конференции надменной Есть уязвимые места. Чичерин их лечить не станет, Но тронет этак раз-другой. Сказавши тем, кто загорланит: «Я ж тронул пальцем, не ногой!» Все будет чинно и понятно Дипломатическим умам. Поговорят безрезультатно И разбредутся по домам. Из надоевшей всем кадрили Очередные сделав па, Начнут хитрить, как и хитрили. Дробя слабейшим черепа. Но наш Чичерин, мудрость эту Не хуже зная, чем враги, По очень скользкому паркету Спокойно делает шаги: Где нужно, сделает, как нужно, Полунажим, полупоклон. Отнюдь не выявив наружно, Что прикрывает наш заслон. И даже я — на что уж прыток! — Себе обмолвиться не дам. Пусть рыщут сотни следопыток По запорошенным следам! вернуться Из стихотворения Некрасова — «Школьник» |
