1926 На ленинский маяк! Как волны, дыбятся панели. Ни дать ни взять, как волк морской, В морской фуражке и шинели Плыву я в «Правду» по Тверской. Здесь — «марсовой» по званью-чину — Гляжу я пристально во мглу: Не прозевать бы вражью мину! Не напороться б на скалу! Несутся волны, словно горы. «Левей!» — «Правей!» — «Назад!» — «Впе-е-е-ред!» На капитанской рубке споры. Кого-то оторопь берет. Слежу спокойно за ответом Морских испытанных вояк. А впереди — призывным светом Сверкает ленинский маяк! 1926 Три чучела С расейской эмиграцией Нам прямо сладу нет: Военной операцией Пугает сколько лет! И тычет нам три чучела: — Ура! — Ура! — Ура! Тьфу! Как ей не наскучила Подобная игра? Вот зубры-консерваторы, Магнаты без земли, Кирилла в императоры Они произвели. Картежный плут и пьяница Их сердцу всех милей. Кому еще приглянется Подобный дуралей? Берите, вот, готовенький, — Готовят десять лет! — Крапленый, уж не новенький, Бубновенький Валет! Другие — трехаршинного (Срединного смотри!) Князька Николу Длинного Готовят нам в цари. Но не сейчас, так вскорости (Все видите: шкелет!) Распутство, пьянство, хворости Сведут его на нет. Вот слева третье чучело: Сотлевший туалет. Старуху крепко скрючило За эти десять лет. О ней весьма поносная Катилася молва. Вдова порфироносная Жива иль не жива? Где краски все линючие Былой ее судьбы? Пошли по ней вонючие Могильные грибы. Читать заупокойную! Какие тут «ура»? Всех в яму их в помойную Швырнуть уже пора! 1927 Великий подвиг Посвящается «Международной организации помощи борцам революции» (Древнегреческая легенда) Прощался сын с отцом, со старым, мудрым греком. Прижавши юношу к груди, Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди И возвратись ко мне — великим человеком!» Прошли года. Вернулся сын к отцу В наряде дорогом, весь — в золоте, в рубинах. «Отец, я стал богат. Счастливому купцу — Не будет равного мне богача в Афинах!» «Мой сын, — сказал отец, — я вижу, ты богат. Не говорит, кричит о том твое обличье. Но ежели б ты стал богаче во сто крат, Не в этом истинно бессмертное величье!» Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу. «Отец, я знанье все постиг в его вершинах. Мне, как первейшему на свете мудрецу, Все мудрецы поклонятся в Афинах!» И отвечал отец: «Ты знанием богат, Прославлен будешь ты, быть может, целым светом. Но ежели б ты стал ученей во сто крат, Величье истинно бессмертное не в этом!» Прошли еще года. И в третий раз Клеон Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам [33]Но не один вернулся он, А с братом, вырванным из вражьих пыток братом. «Отец, я услыхал его тюремный стон, И я ускорил час его освобожденья!» «Мой сын! Благословен день твоего рожденья! — Клеону радостно сказал отец-старик.— Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды. Ты оправдал мои надежды: Твой подвиг — истинно велик!» 1927
Никто не знал… («22 апреля 1870 года») Был день как день, простой, обычный, Одетый в серенькую мглу. Гремел сурово голос зычный Городового на углу. Гордяся блеском камилавки. Служил в соборе протопоп. И у дверей питейной лавки Шумел с рассвета пьяный скоп. На рынке лаялись торговки, Жужжа, как мухи на меду. Мещанки, зарясь на обновки, Метались в ситцевом ряду. На дверь присутственного места Глядел мужик в немой тоске,— Пред ним обрывок «манифеста» Желтел на выцветшей доске. На каланче кружил пожарный, Как зверь, прикованный к кольцу, И солдатня под мат угарный Маршировала на плацу. К реке вилась обозов лента. Шли бурлаки в мучной пыли. Куда-то рваного студента Чины конвойные вели. Какой-то выпивший фабричный Кричал, кого-то разнося: «Про-щай, студентик горемычный!» . . . . . . . . . . . Никто не знал, Россия вся Не знала, крест неся привычный, Что в этот день, такой обычный, В России… Ленин родился! 1927 Читают Демьяна Бедного Во времена, как говорится, в оны Обычно слышались писательские стоны: «Лицо читателя… Ах, каково оно!» Нам было бы теперь стонать смешно, грешно, Когда читают нас — культурно и умно — Не единицы — миллионы! «Читатель — это сфинкс загадочно-немой!» Какая глупая и злая небылица! Да вот образчик вам прямой: Живая, свежая портретная страница! Пять деревенских ходоков, Здоровых, кряжистых советских мужиков, Которым «дом родной» — советская столица. И угощенье, и приют, И — по утрам газетки подают! Пускай враждебная лютует заграница. Пусть эмигрантская на нас клевещет моль, Я ей могу сказать с усмешкою: «Изволь, Поганая ты моль, вглядеться в эти лица, Как Пров, Корней, Артем, Савелий да Пахом, Завороженные словесною игрою, Смеются весело, довольные стихом, В котором я тебя, моль каверзная, „крою“. Эй, моль — без родины, без денег, без царя! С десятилетьем… Октября!!» |
