Я сижу парализованная, пока рассматриваю форму ее лица. Каждый изгиб, каждую частичку, каждую линию. Может, то, что на ней, уже не модно. Может, ее прическа была популярной в восьмидесятых. Но одно можно сказать наверняка.

Это все равно, что смотреть в зеркало.

Мы практически идентичны.

Мой паралич наконец проходит, и я откладываю школьное фото в сторону, продолжаю изучать остальные фотографии, пока не дохожу до дна коробки. Но последнее, что нахожу, это не фотография. А простой белый лист бумаги.

Я разворачиваю его и, тяжело сглотнув, смотрю на верхнюю часть страницы.

РАПОРТ КОРОНЕРА: ЭЛИЗАБЕТ ЛАРРАБИ.

Отчет коронера?

Зачем моему отцу прятать нечто подобное? Моя мама умерла во время автомобильной аварии. Ее «БМВ» врезался в огромную фуру. Так написано прямо здесь, в графе «причина смерти». Что еще нужно знать?

Но, просматривая страницу дальше, до меня быстро доходит, что на самом деле есть еще много чего интересного. Больше, чем я вообще планировала найти.

Добираюсь до строки, описывающей уровень алкоголя в крови матери на момент смерти, и мои глаза замирают, как у вкопанной. Незачем читать дальше. На все мои вопросы неожиданно нашлись ответы. В умопомрачительной, заставляющей вскипать кровь и сводящей дыхание вспышке.

Моя мама умерла с содержанием 0,28 промилле алкоголя в крови. Что в три раза выше допустимой нормы.

С крепко сжатым в руке документом, я выбегаю из кабинета и зову Кингстона. Спустя некоторое время он появляется в фойе.

— Да, мисс Ларраби? — отзывается он.

— Мне нужна машина. Прямо сейчас.

Он услужливо кивает.

— Я подгонять ее к главному входу.

Мне нужно было сделать это давным-давно. Существует всего один человек, кроме моего отца, кому известны все секреты этой семьи. И его работа заключалась в том, чтобы беречь их.

— Куда ехать? — спрашивает Кингстон, пока я забираюсь на заднее сиденье лимузина.

— К Лейтенанту.

Согласно определению, лейтенант — тот, кто помогает капитану во всех аспектах, связанных с успешным ведением судна. В семье Ларраби эти обязанности включают в себя распределение чеков трастовых фондов, ведение вопросов, касающихся завещаний, а также, среди прочего, урегулирование последствий аварий из-за пьяного нахождения за рулем, виновником которых служат дочери-подростки.

В нашей семье все эти обязанности возложены на единственного и неповторимого Брюса Шпигельманна, который отнимает взгляд от стопки бумаг на своем столе и одаряет меня улыбкой, когда я вхожу в его кабинет и закрываю за собой дверь.

— Лекси, — говорит он, подымаясь, чтобы поприветствовать меня. — Приятная неожиданность. Какими судьбами?

Я не трачу времени на пустые разговоры. Вместо этого просто сажусь в кресло напротив него и перехожу к делу.

— Я пришла поговорить о своей маме.

По лицу Брюса пробегает вспышка каких-то неузнаваемых эмоций. Сдается мне, он знал, что этот день наступит. Это было только вопросом времени.

— Твоя мама была замечательной женщиной, — терпеливо говорит он.

— Да-да, — слышу, как произношу нараспев я. — Заботящейся, поддерживающей, любящей матерью и все в том же духе, да?

Он слегка посмеивается, но я знаю, что за смехом он скрывает что-то еще, потому что слышу в его голосе беспокойство. Вижу, что ему неудобно, по тому, как он ерзает в своем кресле. И знаю, к чему он начинает покусывать внутреннюю сторону своей щеки.

— Наверное, все забыли упомянуть, что, к тому же, у нее была проблема с алкоголем.

Брюс замирает и смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом. Я достаю отчет коронера из сумки и протягиваю через стол. Брюс мельком смотрит на него, закрывает глаза и большим и указательным пальцами зажимает переносицу.

— Она умерла в аварии во время вождения автомобиля в нетрезвом виде. И это она была пьяным водителем! — Мой голос повышается, пока я пытаюсь сдерживать эмоции. — Не считаешь, что у меня было право знать об этом?!

— Да, — тихо отвечает он. — Думаю, у тебя было такое право.

В замешательстве качаю головой и наклоняюсь ближе.

— Что, прости?

— Я годами твердил твоему отцу о том же. Что у тебя есть право знать. У всех вас. Но решение принимал он. И как его адвокат, я не мог...

— Так это правда? — нетерпеливо прерываю я. — Она была алкоголичкой? — слышу, как спрашиваю я и уверенность в моем голосе удивляет. Как будто говорю правду, о которой знала все время.

— Твоя мама, — пытается начать Брюс, — была очень сложной женщиной. У нее была проблема с...

— Просто ответь на вопрос.

Брюс бросает на меня тяжелый взгляд, как бы спрашивая, действительно ли я хочу знать. Действительно ли хочу открыть ящик Пандоры. Потому что всем известно: стоит открыть его, назад ничего не вернешь. Я смотрю на него в ответ с решимостью, без слов давая понять, что я не боюсь. Что я пришла сюда за всей правдой и ничем, кроме правды, и не уйду, пока не получу ее.

Он шумно выдыхает, его дыхание сигнализирует о поражении. Но мне нужно услышать слово. И он об этом знает.

— Да, — наконец произносит он.

— А круизы, в которые она раньше отправлялась? — напоминаю я.

Он пытается сопротивляться. Сомневается. И затем:

— Твой отец столько раз пытался помочь ей. Но ничего не получалось. Все твое детство она то была на реабилитации, то заканчивала ее курс. Когда бы она ни возвращалась, или когда бы ни уезжал твой отец в командировку, у нее снова случался рецидив.

Даю время впитаться информации. Как бы ненавистно было об этом слышать, кажется, это вписывается в общую картину. И приносит покой. Но не в физическом смысле (с точностью наоборот, вообще-то), а в плане того, что это правда. Наконец-то правда. Теперь я могу вздохнуть.

— Почему он настаивал на лжи? — спрашиваю я. — Почему не рассказывал нам правду о ней? Он думал, что мы этого не вынесем?

Брюс качает головой.

— Не в этом дело. Он пытался защитить вас. Ему было так больно из-за ее болезни, и он не хотел, чтобы ты с твоими братьями проходили через ту же агонию. Он думал, что, спрятав от вас правду и убедив в том, что она была не такой, вам будет лучше.

Вдруг все обретает смысл. В одно сокрушительное мгновение все становится ясным. Вот почему он продолжает жениться на тех, кого не любит. Почему считает, что лучше держать каждого на расстоянии вытянутой руки. Если не впускать никого в сердце, то тебе не сделают больно. Если никого не любить, то не найдется такого человека, который из-за своей смерти забрал бы частичку тебя вместе с собой.

И затем меня поражает тревожная мысль.

Но я же сама чуть не погибла.

Около пяти месяцев назад. В автомобильной аварии. Аварии, с которой все началось. Эти пятьдесят две работы. «Программа по оздоровлению».

В шоке сижу не двигаясь. Не могу ничем пошевелить. Что означает — не могу дотянуться к слезам, которые льются с глаз. Брюс вытаскивает носовой платок из коробки, стоящей на столе, и протягивает мне, но я его не беру.

Спустя еще несколько размытых секунд, я могу снова говорить.

— Вот почему он так поступил, — делаю я вывод. — Вот почему я должна весь год выполнять те работы.

Каждая из тех работ, в конце концов, привела кого-то к богатству и успеху, поэтому разумно предположить, что, по крайней мере, одна из них подойдет и для меня.

Брюс кивает.

— Я хотел рассказать тебе, Лекс. Клянусь, так и было. Твой отец корит себя. За все это. Включая ее смерть.

— Но в этом явно нет его вины! — возражаю я.

— Попробуй ему сказать об этом. — Брюс снимает очки и потирает глаза. — Вина преследует его с тех самых пор. Он думал, что если бы решил эту проблему раньше, то смог бы взять ее под контроль, пока она не приняла плохие обороты. Но не смог.