На самом деле, мои братья настолько монополизировали всю вечеринку, что у меня нет даже шанса поговорить с ними. Не то что бы мне есть, о чем говорить. Эр Джей и его жена не оставляют отца, Купер (обычный мой соучастник в подобные вечера) нарабатывает себе карму в Судане, а мои подруги на Средиземном море. А я осталась одна.

Похоже, моим единственным другом на сегодня становится водка, которую я втихаря подлила в свою минералку. Я скольжу от группки к группке, подслушивая разговоры и цепляясь за то, что кажется интересным, оправдывая свое внимание.

Группа исполнительных директоров собралась у бара, судача о какой-то французской медиа-корпорации, с которой они надеются устроить слияние. Скукота. Дальше.

Вот, ютясь в углу, подростки сплетничают о сайте какой-то пятнадцатилетней девчонки, на котором можно голосовать за различные аспекты ее жизни. Наивная. Дальше.

Я подбредаю к бассейну, к столу с закусками. Выбираю с подноса канапе и проглатываю его, запивая большим глотком своей «минералки».

— Вот видишь, я помню времена, когда он был женат на Элизабет, — раздается за мной громкая, но невнятная речь.

При упоминании имени моей матери я оживляюсь. По крайне мере, я предполагаю, что он говорит о моей маме. В этом есть смысл, учитывая, что это помолвка ее вдовца. Хотя предполагаю, в мире существует много Элизабет.

— Да? — с интересом отвечает женский голос. — У меня не было возможности познакомиться с ней, но я слышала о ней столько хорошего.

— Ну конечно, — продолжает невнятно говорящий. — Ведь за это было заплачено издателям. Но Лиззи я знал давно и говорю тебе, это не слишком-то большое удовольствие. Она была на редкость неприятной личностью.

Ну вот, думаю, вопрос решен. Они не могли говорить о моей маме. Я никогда не слышала, чтобы кто-то описывал Элизабет Ларраби как «неприятную личность».

Я отключаюсь от них, полностью концентрируясь на выборе следующей жертвы среди канапе, пока не слышу, как он говорит:

— И казалось, чем более успешным становился Ричард, тем хуже становилась она. Мне было жаль бедолагу. Он перенес много драмы.

Внезапно я вся внимание. Он только что сказал Ричард? Типа Ричард Ларраби — мой отец? Нет, это невозможно. Он не мог говорить о том Ричарде, потому что это значило бы, что Элизабет, которую он упоминал, действительно была моей матерью.

Я едва поворачиваю голову в сторону источника голоса и мой взгляд натыкается на пузатого, явно напившегося мужчины с покрасневшим лицом, которого я немного признаю. Он разговаривает с женщиной, которая, похоже, пытается найти способ вежливо распрощаться с этой неудобной (не говоря уже о нарушающей правило) беседой. Вот она умна, да. Только кто-то вроде этого парня достаточно глуп, чтобы разговаривать о моей матери на подобном приеме. Не говоря уже об открытом оскорблении ее.

— Говорю тебе, — алкогольный мужик резко взмахивает рукой с бутылкой виски за двадцать тысяч долларов, отчего ее содержимое выплескивается на его рубашку, — после всего того дерьма я не могу винить парня за брак с безмозглой супермоделькой.

Канапе падает из моей руки на газон.

Я замираю на месте, буквально ошеломленная тем, что слышу. Да как он смеет распространять такие мерзкие, лживые слухи о моей матери! И где? На ее собственном заднем дворе!

Я уже собираюсь подойти к нему и попросить засунуть его ложь куда солнышко не светит, но мне на плечо опускается чья-то теплая рука.

— Привет, — раздается за мной знакомый голос.

Я разворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Люком, который держит едва пригубленный бокал шампанского в одной руке и пустую тарелку от закусок в другой.

— Привет, — рассеянно отвечаю я, бросая злобные взгляды позади себя.

— Что случилось? — вопрошает Люк, прослеживая мой взгляд.

Я бурчу:

— Просто один бухой идиот треплет всякую чушь.

— Тогда игнорируй его, — предлагает Люк.

Я делаю глубокий вдох. Люк прав. Нужно игнорировать его. Он залил горло, и все, что из него вылетает, не имеет никакого смысла. Это, конечно, не первый раз, когда мне приходится игнорировать злостные сплетни о членах моей семьи, и определенно он не будет последним. Я не уверена, почему этот разговор затрагивает меня сильнее, чем обычно. Быть может, потому, что среди всех тех игнорируемых сплетен никогда не было ни одной о моей матери.

Или, быть может, потому, что этот конкретный человек более раздражающий, чем большинство.

Но когда я снова гляжу в его направлении, я вижу, что женщина, с которой он разговаривал, покинула его, и сейчас он стоит один, тоскливо смотря на пустой стакан для скотча.

Так ему и надо.

Неудачник.

Быстрым глотком напитка мне удается избавиться от своего раздражения и сосредоточиться на Люке. И только сейчас я замечаю, как ужасно неуместно он выглядит. И это, наверное, из-за того, что на нем действительно странное сочетание плиссированных спереди брюк цвета хаки, белой рубашки, свитера в узор «ромбиками», повязанного на плечах, и темно-коричневых туфель с кисточками. Он выглядит так, словно сошел с глянцевой брошюры загородного клуба.

Осмотрев его, я критически качаю головой.

Он нервно опускает взгляд на свой наряд.

— Что? Совсем плохо? — Паника в его голосе показывает, что он провел в раздумьях не меньше часа, прежде чем выбрать эти вещи.

Я с жалостью гляжу на него.

— Когда в следующий раз понадобится помощь в выборе одежды, звони мне, окей?

Выдохнув, он усмехается:

— Хорошо. — И после крохотного глотка шампанского добавляет: — Я рад, что нашел тут хоть кого-то знакомого. — Он тепло мне улыбается, и я не могу избавиться от ощущения некоторой жалости к этому парню. В смысле, как, должно быть, грустно, что я — тот человек, которого он рад видеть?

Он обводит взглядом толпы гостей, заполонивших почти каждый уголок нашего заднего двора.

— Ты знакома со всеми этими людьми?

— Нет. Даже не с половиной.

— Знакомые твоего отца?

— Едва ли.

Он на мгновение задумывается, осматривая окружающую его обстановку с благоговейным страхом.

— Каково это — расти вот с этим?

— С чем «этим»?

Он показывает на сад.

— Со всем этим! С машинами, домами и... — он приподнимает напиток, — шампанским, которое стоит дороже, чем я зарабатываю.

Я подавляю хихиканье, внезапно осознавая, почему содержимое его бокала относительно нетронуто. Он боится пить его.

— Ну, — подталкивает он меня, — каково это?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. То есть, я не знаю ничего другого. Это как если бы я спросила, каково тебе живется в твоей семье.

— Паршиво, — отвечает он так быстро, что на это я только моргаю.

— О, — и больше мне нечего сказать.

— У нас никогда не было денег. Мы всегда переезжали с места на место. Нас продолжали выселять из наших квартир, потому что папа продолжал терять работу. Родители постоянно спорили из-за денег. Это было ужасно. И потом в один прекрасный день папа ушел искать новую работу и не вернулся.

— О, — снова бормочу я, вдруг почувствовав себя крайне неуютно. Я опрокидываю в себя остатки своего напитка и ставлю бокал на стол. — Сожалею.

Пожатием плеч Люк отгоняет мое сочувствие.

— Мне удалось сбежать практически без потерь.

Он продолжает восхищаться всем его окружающим. Словно он персонаж черно-белого кино, и это первый раз, когда он видит мир в цвете. Он медленно ходит кругами, вбирая все это, пока не упирается, наконец, в заднюю часть дома. И потом он стоит там, в изумлении качая головой.

— Даже представить себе не могу, что значит быть внутри всего этого.

Я усмехаюсь.

— Ну, к счастью, тебе не придется мучиться, представляя.

Я хватаю его за локоть и тяну в сторону лестницы. Беру пустую тарелку из-под закусок у него из рук и оставляю ее на первой ступеньке, не дойдя несколько шагов до ближайшей мусорки. Но мой взгляд медленно подползает к брошенной тарелке, и внутри образуется непонятное чувство. Я отпускаю руку Люка, возвращаюсь обратно, подбираю тарелку и отправляю ее в мусорную корзину.