Но я не был трусом, хотя и не считал, что было бы честно назвать меня храбрецом. Просто так уж я создан, что на определенном уровне моя реакция на боль выливается в ярость. И чем больше эта боль — тем больше моя ярость. Наверное, какая-то доля древней крови берсеркеров все же разбавляла ирландскую в моих венах, если вам нравится романтический аспект. Но так уж это и было — таков факт. И теперь, когда мы ковыляли через вечный сумрак среди этих золотисто-серебряных, облезлых стволов, я просто взорвался изнутри.

В своем гневе я не испытывал никакого страха перед бронетехникой войск Содружества. Я был уверен, что они смогут увидеть мой красно-белый плащ вовремя, прежде чем откроют огонь. Кроме того, я был уверен, что если они и откроют огонь, ни их луч, ни падающие деревья или их ветви не попадут в меня. Короче — я был уверен в своей собственной неуязвимости и единственное, что меня беспокоило, это то, что рядом был Дэйв, и что если с ним что-нибудь случится, то Эйлин не сможет пережить этого.

Я орал на него, я его проклинал. Я приказывал ему оставить меня и идти самому вперед и спасать собственную жизнь. Я доказывал ему, что мне не угрожает опасность.

Его единственным ответом было то, что я не оставил его тогда, когда мы попали под обстрел акустических орудий. И он не оставит меня. Ни при каких обстоятельствах он меня не оставит. Я был братом Эйлин, и его обязанностью было заботиться обо мне. Все было так, как она писала в своем письме: он был верным спутником. Он был чертовски, излишне верным, он был излишне верным дураком — и я так ему это и сказал, ругаясь весьма неприлично и довольно долго. Я пытался оттолкнуть его от себя. Но, прыгая на одной ноге, точнее, ковыляя на одной ноге, сделать это было невозможно. Я без сил опустился на землю и отказался идти дальше. Но он просто взвалил меня на свою маленькую спину, пытаясь таким образом тащить меня.

Это было еще хуже. Я пообещал ему идти с ним дальше, если он меня опустит на землю. Он уже сам шатался от усталости, когда опустил меня. К этому времени, наполовину обезумев от боли и ярости, я был готов сделать все, что угодно, чтобы спасти его от самого себя. Я начал как можно громче звать на помощь, несмотря на все его попытки заставить меня замолчать.

Это сработало. Менее чем через пять минут после того, как он наконец заставил меня замолчать, мы оказались под прицелами игловинтовок двух молодых разведчиков войск Содружества, привлеченных моими криками.

Я ожидал, что в ответ на мои крики они появятся еще быстрее, поскольку разведчики войск Содружества находились вокруг нас почти с того момента, когда мы покинули холм, оставив его мертвым, под командой мертвого форс-лидера. Эти двое могли быть среди тех самых разведчиков, которые и обнаружили окопавшийся на холме патруль еще в самом начале. Но, обнаружив его, они продолжили разведку.

Потому что их задачей было обнаружение очагов кассидианского сопротивления, с тем, чтобы, вызвав подкрепление, ликвидировать их. Они должны были иметь акустические пеленгаторы, являющиеся частью их снаряжения, и если бы эти устройства засекли двух спорящих людей, то они могли бы не обратить на них внимания. Два человека были слишком мелкой дичью, чтобы ими заинтересоваться.

Но один из них, намеренно взывающий о помощи — это было само по себе весьма необычно, поэтому они и решили проверить, что там происходит. Солдат Господа не должен был быть настолько слаб, чтобы звать на помощь подобным образом, независимо от того, нуждался он в ней или нет. А мог ли взывать о помощи кассидианин здесь, в месте, где не было пока никаких боевых действий? И кто другой, кроме Солдат Господа или их вооруженных врагов, мог находиться в этом районе?

Теперь они знали, кто мог быть здесь: журналист и его помощник; оба — гражданские, об этом я немедленно сообщил им. Тем не менее, игловинтовки по-прежнему были нацелены на нас.

— Протрите ваши глаза! — заорал я на них. — Разве вы не видите, что мне нужна медицинская помощь? Немедленно доставьте меня в один из ваших полевых госпиталей!

Они посмотрели на меня своими поразительно невинными глазами, сиявшими на их гладких молодых лицах. Тот, что стоял справа, имел на воротнике одну-единственную нашивку старшего рядового, второй же был обычным младшим солдатом. Обоим не было еще и двадцати.

— У нас не было приказа поворачивать назад, — произнес старший солдат, говоря за них обоих, как старший по рангу. — Я только могу препроводить вас на сборный пункт для пленных, где, без сомнения, о вас побеспокоятся.

Он отступил, по-прежнему держа нас под прицелом.

— Помоги ему поддержать этого человека, Гретен, — произнес он, переходя на молитвенную речь и обращаясь к своему спутнику. — Поддержи его с другой стороны, а я последую за вами и понесу винтовки.

Второй солдат передал ему игловинтовку, и, поддерживаемый им и Дэйвом, я начал продвигаться несколько более комфортабельно, хотя гнев по-прежнему кипел и бурлил во мне. Наконец они привели нас на поляну, но не настоящую поляну, открытую лучам солнца, а на место, где одно из огромных деревьев упало и приоткрыло что-то вроде небольшого просвета среди других гигантов. Здесь находилось около двадцати уныло выглядевших кассидиан, обезоруженных и охраняемых четырьмя молодыми солдатами Содружества, во всем подобными тем, что только что захватили нас.

Дэйв и молодой солдат Содружества осторожно посадили меня, прислонив спиной к стволу огромного упавшего дерева. Затем Дэйв был препровожден к остальным кассидианам в форме, которые сгрудились около длинного ствола упавшего дерева, где четверо охранников не спускали с них глаз. Я заорал, что Дэйв должен оставаться со мной, поскольку он не военный, указав при этом на белую нарукавную повязку и отсутствие знаков различия. Однако солдаты в черной форме проигнорировали меня.

— Кто здесь старший по званию? — спросил старший рядовой четырех стражников.

— Я старший, — ответил один из них, — но мой ранг ниже твоего.

И действительно, он был обычным рядовым. Тем не менее, ему уже было больше двадцати, и в нем чувствовался опытный и осторожный солдат.

— Этот человек — журналист, — произнес старший рядовой, указав на меня, — и утверждает, что другой находится под его защитой. Определенно, журналист нуждается в медицинской помощи. И хотя никто из нас не может доставить его в ближайший полевой госпиталь, может быть, ты смог бы доложить об этом по команде, используя коммуникатор?

— У нас его нет, — ответил более старший по возрасту солдат. — Центр связи находится в двухстах метрах отсюда.

— Я и Гретен останемся здесь, чтобы помогать твоим стражам, пока один из вас сходит к вашему центру связи.

— В приказе ничего об этом не сказано, — старший по возрасту солдат выглядел упрямым, — никому из нас нельзя отлучаться даже в этой ситуации.

— Но это же особая ситуация?

— Не было такого положения.

— Но…

— Я тебе говорю, не было такого положения, даже для такой ситуации! — закричал на него солдат. — Мы ничего не можем сделать, пока не появится офицер или сержант!

— А как скоро он появится? — Старший солдат был потрясен страстностью возражений более старшего по возрасту человека. Он с беспокойством посмотрел на меня. И я подумал, что он, наверное, уже начал думать, что сделал ошибку, даже упомянув о медицинской помощи для меня. Но я его недооценил. Он побледнел, но снова достаточно спокойно заговорил со страшим по возрасту солдатом.

— Я не знаю, — ответил тот.

— Тогда я сам направлюсь к вашему центру связи. Подожди здесь, Гретен.

Он закинул за плечо свою игловинтовку и ушел. Мы его больше никогда не видели.

Тем временем, ярость и адреналин в крови, помогавшие мне бороться с болью, пронизывающей колено, плоть, нервы и кости вне его, начали уходить. Я уже не чувствовал постоянных ужасных приступов боли, когда пытался шевелить ногой, но постоянная накапливающаяся тупая боль начала посылать свои волны вверх по ноге, к бедру — или так мне казалось, — и это заставляло кружиться мою голову. Я уже начал сомневаться, смогу ли выдержать это; и с этим ощущением собственной глупости, которое захватывает вас, когда неожиданно доходит, что то, что вы так долго искали, все это время было перед вашим взором, я вспомнил о своем поясе.