Затем грек крепко обнял Марселя, и они расстались. Марсель прополз в свою камеру, отряхнул одежду, и они поспешно вставили камни на место. Потом они улеглись на свои постели. Марсель еще некоторое время слышал, как сосед что‑то бормотал, — вероятно, молился. Затем все смолкло. Оба узника уснули. И тому и другому снился герцог с его сатанинской ухмылкой.

Несколько часов спустя Марселя разбудил шум шагов и голоса. И шаги и голоса приближались к его камере. Звуки гулко разносились в сводчатой галерее. Несомненно, к камере Марселя подходили несколько человек. Тюремщик заходил к нему в камеру, как и всегда, рано утром, когда Марсель еще спал. О том, что он уже был здесь, говорила обычная порция еды и питья на столе.

Что же могло означать повторное посещение узника да еще в неурочное время?

Марсель не ошибся. Нежданные гости шли к нему. Вот в замке заскрипел ключ. Тяжелая дверь распахнулась. В камере был полумрак. Разглядеть, кто там тихо и настойчиво говорит с тюремщиком, Марселю удалось не сразу… Похоже, что женский голос… Такой знакомый голос…

В камеру вошла высокая женщина в черном платье и черной вуали, закрывавшей лицо. Да, это, без сомнения, его мать! Она пришла к нему! Значит — она свободна?..

Тюремщик остался в коридоре и запер дверь за Серафи де Каванак. Она откинула вуаль. Марсель вновь увидел перед собой бледное и благородное лицо матери. Страдания не прошли для нее бесследно — в ее роскошных волосах появились седые пряди.

— Мой Марсель! Ты в этой ужасной темнице! — воскликнула она. — О, мой несчастный мальчик! — Она со стоном протянула к нему свои прекрасные руки.

— Ради Бога, не беспокойся обо мне, дорогая мама! Ты пришла сюда! Ты свободна! И то, что я знаю это, переполняет меня радостью. Скорее расскажи, как тебе удалось освободиться из рук негодяя?

— Мне удалось спастись бегством, Марсель, — ответила Серафи. — Я хочу уйти в монастырь. Но прежде чем навеки отрешиться от мира, мне хотелось в последний раз повидаться с тобой. Нет такой жертвы, на которую бы я не решилась, чтобы освободить тебя из этой ужасной неволи…

— Ради Бога, не приноси никаких жертв, — сказал Марсель как можно мягче и опустился на колени. — Я и сам, с Божьей помощью, добуду себе свободу и отомщу и за тебя и за себя. Я прошу у тебя только материнского благословения. Я твердо верю, что оно оградит меня от многих бедствий.

Растроганная Серафи опустила прекрасную белую руку на голову стоящего на коленях сына.

Но в это время в коридоре вновь послышались шаги и резкие голоса.

Серафи вздрогнула и оцепенела — она вдруг узнала голос герцога Бофора.

В ту же минуту дверь распахнулась, и в камеру вошли герцог, комендант Бастилии и тюремщик Марселя. В коридоре, возле двери, осталось несколько человек из прислуги Бофора.

— Посмотрите, генерал! — со свойственной ему сатанинской усмешкой провозгласил герцог, указывая на бледную и дрожащую от ужаса Серафи. — Мои предчувствия сбылись! Мы быстро и легко поймали беглянку!

— Простите, герцог, но я ничего не знал о посещении Бастилии госпожой де Каванак, — извиняющимся тоном пробормотал комендант.

— Сама судьба благоприятствовала нам, генерал, — с прежней злобной усмешкой продолжал Бофор, поглядывая холодными глазами то на Серафи, то на Марселя. — Чтобы подобных побегов не повторялось, я вынужден усилить охрану. Пусть это жестоко с моей стороны, но что прикажете делать с помешанной женщиной? Психически больные люди нуждаются в постоянном и строгом надзоре…

— Я не нуждаюсь в твоем надзоре! — с отчаянием воскликнула Серафи.

— Пожалуйста, без трагикомедий! — надменно перебил ее герцог. — Твое место там, где ты жила до сих пор!.. Леон! Пьер! — окликнул он своих слуг. — Проводите госпожу де Каванак до ее экипажа… И еще — это печальное недоразумение должно остаться тайной.

Покорные слуги герцога подошли к Серафи.

На прощание молча кивнув сыну, Серафи со страдальческим выражением лица пошла под конвоем слуг к выходу из камеры.

Марсель обреченно смотрел ей вслед. Теперь они оба погибли, оба вынуждены томиться в неволе: он, Марсель, в угрюмой Бастилии, она — во дворце своего брата.

— Не подвергайте меня вашей немилости, господин герцог, — подобострастно бормотал генерал Миренон, обращаясь к Бофору, который в эту минуту был похож на жестокого инквизитора, удовлетворенного пыткой жертвы. — Никто не доложил мне об этом неуместном посещении…

— Забудем об этом, генерал, — милостивым тоном объявил герцог. — Я уже тем доволен, что нам так быстро удалось восстановить порядок и спокойствие… Однако за этим арестантом прикажите наблюдать внимательней…

— Не прикажете ли, герцог, заковать его в цепи? — услужливо предложил комендант, радуясь, что удалось так благополучно отделаться от неприятного для него происшествия, виной которого, скорей всего, был дежурный офицер. — Вот специально для этой цели в стену вмуровано кольцо. Да и в цепях у нас, конечно, недостатка нет…

— Великолепно! — одобрил мысль коменданта герцог Бофор. — Прикажите заковать его в цепи… — При этом Бофор бросил презрительный взгляд на Марселя, стоявшего перед ним в надменной позе.

Комендант тотчас же послал одного из сторожей за цепями.

Глаза Марселя горели мрачным огнем, руки судорожно сжимались в кулаки. Страшных усилий стоило ему побороть желание броситься на герцога и растерзать его. Прерывающимся от гнева голосом он сказал герцогу:

— Кара небесная за все твои злодеяния рано или поздно обрушится на твою подлую голову!

Бофор сделал вид, что не слышит.

— Быстрее исполняй данное тебе приказание! — потребовал он от сторожа, входившего в камеру с цепями в руках.

Звон цепей и последние слова герцога, сказанные скрипучим громким голосом, были услышаны греком в соседней камере. Припав ухом к щели между камнями, тот попытался понять, что происходит в камере Марселя.

В тот момент, когда сторож с цепями направился к вмурованному в стену железному кольцу, Марсель вдруг вспомнил о дыре и ужаснулся при мысли, что сторож может заметить щели между камнями… Этого никак нельзя было допустить. Марсель шагнул к своей кровати и уселся так, чтобы тюремщик ничего не смог заметить.

Между тем сторож продел цепь одним концом в кольцо на стене, а другой ее конец с широким кольцом надел на запястье заключенного. Цепь была так коротка, что не пускала его дальше постели.

Бофор с явным удовольствием смотрел, как заковывают в цепи его племянника. Затем, удостоверившись, что теперь Марсель не только не сможет покинуть камеру, но даже не в состоянии будет подойти к окну, Бофор со зловещей ухмылкой на лице вышел из камеры.

Марсель неподвижно сидел на своем месте до тех пор, пока тюремщик, пытливо осмотрев его, не вышел из камеры, тщательно заперев за собой дверь. Оставшись один, Марсель поднял левую руку к небу — правая была прикована к стене. Из уст его вырвалось страшное проклятие, предназначенное герцогу Бофору. После этого он без сил упал на постель. Его сдавленные стоны и горькие всхлипывания огласили стены угрюмой камеры.

С болью в сердце прислушивался к ним грек, прижавшийся к холодной каменной стене с другой стороны.

Серафи де Каванак, пошатываясь словно пьяная, спускалась по крутым ступеням лестниц Бастилии. Полная апатия овладела ею. Она двигалась машинально. Одна лишь мысль, будто буравом, сверлила ей мозг: и она и Марсель погибли окончательно. Ее удачное бегство не привело ни к чему. Прежде у нее были хотя бы надежды. Теперь и они разбиты. Ей оставалось лишь умереть. В отчаянии села она в карету, которая тотчас тронулась, направляясь ко дворцу герцога.

Снова запертая на ключ в своей прежней комнате с окнами в парк, Серафи, оставшись одна, закрыла лицо руками и подумала:

«Какой ужасный конец светлых грез, которыми я жила последнее время!.. Как страстно, как бесконечно я любила когда‑то! Какое прекрасное было время!.. А теперь ты, мой милый, мой единственный, ничего не знаешь обо мне. Ты не знаешь даже, жива ли я… Я умерла для тебя с тех пор, как ты покинул меня…»