У Мюрму на лице появилось такое же выражение, как тогда, на половине последнего круга в забеге на восемьсот метров.

В какой-то момент я даже боялся, что Туре побьют второй раз за сорок пять минут.

Подошла девушка с золотым крестиком на груди и предупредила, что всем пора уходить. Они закрывают помещение.

Я повернулся к выходу.

Оператор из НРК как раз закончил съемку.

Усач как никогда злобно осклабился.

На улице перед Народным домом было по-зимнему темно и холодно.

Педер сказал:

— У нас сегодня после обеда были из полиции по делам иностранцев. Они не верят, что у нас брак не фиктивный. Утверждают, что мы поженились по расчету. Чтобы Леонарда могла получить вид на жительство.

— Что и требовалось доказать, верно? — спросил я.

— Черт побери! — воскликнул Педер. — У них нет никаких оснований копаться в моей личной жизни. Ищейки! Закон на нашей стороне. Какое дело этим чертовым сыщикам до того, спим мы с Леонардой или нет. В общем, они нас на беседу вызывают. Грозятся выслать ее из Норвегии, хотя мы и женаты.

Пыл его улегся.

— Да, и еще кое-что, — сказал он. — Я вот о чем подумал.

Он сделался серьезным. Очень серьезным.

— Мы исходим из того, — продолжил он, — что в тот вечер, когда Марио убили, убийца заметил, как кто-то направлялся к дому. И он решил подождать, так как увидел, кто это был, и собирался этого человека убить. Но знаем ли мы наверняка, что убить он хотел именно Марио? Ведь уже темнело, мела густая метель. Может быть, убийца видел просто смуглого человека с комплекцией, показавшейся ему знакомой. Возможно, он подумал, что это был ты.

Да, на улице перед Народным домом и вправду было по-зимнему темно и холодно.

— Побереги себя, — сказал Педер.

Они с Леонардой ушли. Я снова остался один.

Одна мысль засела в голове и никак не отпускала меня: что убийца был в Народном доме сегодня вечером.

Из афиши на стенде Киноцентра я узнал, что на ночном сеансе в «Верденстеатре» идет «Halloween»[24] Джона Карпентера под норвежским названием «Убийца приходит ночью».

Я взял такси и поехал домой.

— Это черт знает что, — сказал Педер. — Жаль, ты не видел. Весь репортаж смонтировали так, чтобы показать, будто речь идет о склоке между двумя группами филиппинско-норвежских семей. Дискуссию о методах рекламы «Филконтакта» вырезали почти полностью. Зато включили интервью с одной филиппинкой, которая со слезами на глазах говорила, как это ужасно, когда тебя публично обвиняют, что в прошлом ты якобы была проституткой. Пребен Ског нес всю эту чепуху насчет заговора леворадикалов. А Мюрму со своей гаденькой улыбочкой изобразил себя чистейшим идеалистом, исключительно заботящимся о нуждах общества. Выступление Терезы урезали до минимума. Зато уйму времени уделили перепалке в коридоре. Противно до тошноты. Их обоих кастрировать надо, и Мюрму, и парня из «Дагсревюэн».

— Думаешь, это поможет? — серьезно спросил я.

Он взял себя в руки. И уже более мирно сказал:

— Просто средствам массовой информации легче легкого отвлечь внимание от сути проблемы.

— И в чем же суть?

— В том, что Мюрму пользуется негодными средствами рекламы в своем бизнесе.

— Ты уверен?

— А в чем же еще?

Педер посмотрел на меня с удивлением.

— Ты уверен, что ничего не имеешь против такой формы установления знакомств в общем и целом?

Судя по его лицу, раньше он об этом не задумывался.

— Может быть, и верно, — наконец сказал он. — Пожалуй, я за то, чтобы вообще запретить такой вид бизнеса, каким занимаются Мюрму и иже с ним.

— А ты думаешь, Леонарда согласна с тобой? — спросил я.

Леонарда подняла взгляд от своего браслета, который опять мяла в руках. Мы говорили по-норвежски, но она, видно, поняла большую часть разговора.

Она медленно покачала головой.

— Нет, я не согласна, что такие клубы надо запретить, — возразила она по-английски. — Думаю, что Тереза и Бренда с этим тоже не согласятся. Мы рады, что нам удалось уехать с Филиппин в Норвегию, и не хотим лишать такого шанса других.

— Даже если есть риск, что девушка попадется пожилой скотине, которой нужны только послушная домохозяйка да непривычные сексуальные ощущения? — спросил я.

Она задумалась. Изо всех сил сжала браслет.

— Да, — наконец ответила она. — Эта мысль у меня восторга не вызывает. Но для многих девушек будущее, которое ожидает их на Филиппинах, намного хуже, чем что бы то ни было здесь, в Норвегии.

Она выпустила браслет из рук, и он со звоном упал на стол.

— К тому же, — продолжила Леонарда, — я не думаю, что члены таких клубов хуже большинства других норвежцев. Проблема не в том, что здесь плохо обращаются с филиппинками. Проблема в том, что норвежцы вообще недостойно обращаются с женщинами.

— Но ведь те филиппинки, что попадают сюда через такой клуб, как «Филконтакт», слишком мало знают, какие они приобретают права, выходя замуж за норвежца, — сказал Педер. — И никому и в голову не придет рассказать им, какие отношения между полами в Норвегии считаются нормальными. Они выросли в другой культурной среде, в стране, где к женщине относятся так же, как в Норвегии сто лет назад. Они и не предполагают, что Норвегия в этом смысле совсем непохожа на Филиппины. Вот на чем строится весь бизнес Мюрму. На этой разнице в культуре он зашибает деньгу, сплавляя филиппинских девушек тем, кого величает «закомплексованными норвежскими мужиками». Его бизнес — это своего рода позитивный расизм. Он поставляет филиппинских девушек, которые всего лишь добры, всего лишь красивы и всего лишь высоконравственны. И к тому же представляют собой экзотичный товар. Он пользуется позитивными предрассудками, сложившимися у норвежцев по отношению к женщинам с Востока, для того, чтобы зарабатывать деньги на трагедии других людей.

Леонарда так крутанула свой браслет, что он завертелся на столе, точно золотой волчок.

На губах ее появилась горестная улыбка.

— Ты прав, — поддержала она Педера. — Но этим ты как раз и доказываешь, что, запретив клубы знакомств, ты ни одной проблемы не решишь.

Браслет звякнул о поверхность стола.

Я протянул руку и взял его.

Леонарда носила не какую-то там дешевку.

По клейму на внутренней стороне я определил, что это золото семьдесят пятой пробы. Искусная узорчатая вязь по всей окружности браслета усиливала впечатление, что он выполнен ювелиром высокого класса. Даже вмятины, оставленные неутомимыми пальцами Леонарды, не разрушали этого впечатления.

Как ни странно, но что-то знакомое почудилось мне в этой золотой вещице.

Леонарда вопросительно посмотрела на меня.

— Бьёрн Уле мне их подарил, — сказала она. — Браслет и вот эти.

Она дотронулась до сережек в ушах.

— Можно взглянуть? — попросил я.

Она сняла обе. Сережки тоже были красивые. Я поискал клеймо мастера. Не слишком отчетливое, оно тем не менее напоминало пробу на браслете.

— У Бьёрна Уле было много денег? — поинтересовался я.

— По филиппинским меркам — да, — ответила Леонарда.

— Но не по норвежским, — заметил Педер. — Какие деньги у учителя средней школы?!

Они оба с удивлением посмотрели на меня. Возможно, у меня был странный вид.

— Я не уверен, — начал я, — но меня не удивит, если эти украшения сделаны тем же мастером, что и кулон, который Кольбейн Фьелль в свое время подарил Марселе.

— И что это означает? — спросил Педер.

— Не знаю, — признался я. — Вполне вероятно, это и есть ответ на вопрос о сейфе.

— О сейфе?

— Intsik, — напомнил я.

— Пардон? — попросил объяснений Педер.

— Это значит «китайский», — сказал я. — У меня сильное подозрение, что эти украшения выполнены одним и тем же китайским ювелиром.

Я договорился с Акселем Брехеймом встретиться в «Ristorante Toscana» в семь часов, но опоздал на двадцать минут. Когда я приковылял в зал, полицейский успел осушить по меньшей мере одну бутылку пива.