— Что это за человек? — спросил Марио.

Туре слегка улыбнулся.

— Мюрму? Он деньги делает. Взял с каждого по сто крон сверху за то, что нас от аэропорта до гостиницы довезли на автобусе, хотя другие фирмы обычно эту услугу включают в стоимость всего тура.

— Я хочу встретиться с этим человеком, — сказал Марио.

Он поднялся и беспокойно прошелся по комнате. Потом остановился сзади меня. Я услышал, как он набрал воздуху, чтобы что-то сказать. Я подождал, но он так ничего и не произнес, и не выдохнул.

Я обернулся.

Марио стоял перед книжными полками, вперив взгляд в стоявшую на одной из них фотографию, цветную фотографию мужчины лет тридцати с лишним, снятого в счастливую пору зимнего отпуска где-то в горах Норвегии.

— Этот человек, — начал Марио. — Этот человек и был у нас дома в Кесон-Сити вместе с Кольбейном Фьеллем полтора года назад и помогал ему с переводом.

Леонарда воскликнула:

— Но это Бьёрн Уле!

Никто из нас не сомневался, что это означало.

На платформе для перевозки молока сидел парнишка и записывал номера проезжавших автомашин. Я и не думал когда-нибудь еще их увидеть, такие платформы и таких мальчишек. И вот довелось повстречать.

Внезапно я почувствовал привкус лета на губах. Сухой привкус придорожной травы и горьковатый — от выхлопных газов. Я ощутил запах вывешенного для просушки сена и прогретого мелководья. Вспомнил долгие и прекрасные недели летних каникул в небольшом поселке на Намдальском побережье. В те времена мы целыми днями просиживали на таких вот платформах и записывали номера проезжавших машин. Большинство, разумеется, с индексом «V». Иной раз встречались машины из Южного Трённелага с «и» или из Северной Норвегии — с «W». Попадались и приезжавшие в отпуск гости из Эстланна, на номерах которых красовались буквы аж из самого начала норвежского алфавита. И совсем редко, в те дни, когда сильней всего припекало солнце и птицы выводили свои самые громкие и ликующие рулады, мимо нас на тихом ходу проезжали нагруженные машины с жилым прицепом и несколькими буквами на номерной доске. Редко встречавшиеся номера другого цвета, например, желтые или черные с белыми буквами и цифрами, приводили нас в полнейший восторг. Это был праздник души.

Не упомнить, чтобы я когда-нибудь записывал номера машин дома, в Тронхейме.

Я полагал, что традиция эта умерла, с тех пор как молоко в Норвегии стали перевозить грузовики-цистерны, и новые, в большей степени соответствующие духу сегодняшнего дня, способы времяпрепровождения проникли и в сельские районы Трённелага. И тем не менее я не очень-то поразился, увидев платформу и мальчишку с блокнотом — два памятника стародавним временам — именно здесь, в местности, по которой мы ехали последние полчаса. Сам пейзаж рождал ощущение, что в любую минуту мы можем оказаться возле серой калитки, у которой две девчушки стоят в полной готовности открыть ее передо мной, чтобы получить свои двадцать пять эре на двоих.

Впрочем, монета в двадцать пять эре больше не ходит в Норвегии.

Марио с задумчивым видом разглядывал прозрачный лес. Он, ясное дело, и не догадывался, какую редкую достопримечательность культурно-исторического значения ему представился бы шанс увидеть, поверни он только голову в другую сторону.

Я нажал на тормоза. «Гольф» Туре Квернму остановился, проскочив по скользкой дороге на метр дальше, чем я рассчитывал. Давненько уже я не водил машину.

Повеяло холодом, когда я опустил окошко.

Судя по всему, платформа уже несколько лет как не использовалась по своему прямому назначению. На ней появилась надстройка в виде домика без фасада. К одной из стен был приколочен зеленый почтовый ящик.

Мальчишка с большим недоверием поглядел на смуглолицего мужчину, спросившего дорогу к усадьбе Кольбейна Фьелля. Наконец он махнул варежкой куда-то вперед.

Три километра в этом направлении. Потом направо. И потом до самого берега, сколько проедешь.

Я поблагодарил.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Но Кольбейн Фьелль умер. Его убила жена.

Мы застряли в снежном сугробе, проехав пятьсот или шестьсот метров по боковой дороге. Никто по ней, видимо, не ездил последнюю неделю, но десяти — пятнадцатисантиметровый слой свежевыпавшего снега особых трудностей для «Гольфа» не представлял.

Однако теперь мы засели крепко.

Дорога проходила по обширной открытой болотистой местности. Кое-где ветер смел снег до самой ледяной корки, покрывавшей землю, но в основном тут и там торчали жесткие сугробы. Остатки снежного вала слева от нас свидетельствовали, что в этих болотах зимой все время дует юго-западный ветер.

В нескольких сотнях метров впереди дорога терялась в небольшом леске. За деревьями проглядывало море.

Мы вылезли из машины и пошли пешком.

Пройдя метров пятьдесят, я почувствовал, что Марио отстал. Я оглянулся.

Он стоял на гребне большого, метра в полтора, сугроба. И медленно поворачивался вокруг себя. Будто еще лучше хотел ощутить, как юго-западный ветер обжигает щеки.

Завершив полный оборот, он продолжил путь.

Крестьянская усадьба, чуть больше года служившая домом Марселе Фьелль, урожденной Донаско, находилась на самом берегу открытой бухты. С трех сторон территорию примерно в десять гектаров окружал редкий сосновый лесок, на северо-западе она выходила к фьорду. В километре от берега лежал маленький плоский островок, словно форпост для защиты от бурных морских волн.

По местным меркам, хозяйство было крепкое. И солидный жилой дом традиционной для Трённелага рядной застройки свидетельствовал, что хозяева этого не скрывали. Однако директора департамента по охране памятников культуры наверняка хватил бы удар, если б он увидел эти поделенные на два поля герметизированные оконные блоки, смонтированные за прошедший год.

Мы остановились на пустынном дворике между постройками, откуда ветер вымел весь снег, вплоть до мельчайших крупинок, точно им не хватило ума собраться в какой-нибудь небольшой сугроб. Прямо перед нами стоял жилой дом с разделенными по вертикали надвое оконными рамами. Справа — приземистый гараж коричневого цвета из мореного дерева, с четырьмя двустворчатыми воротами. Слева — коровник, до половины выложенный из камня. За ним, несколько в стороне виднелось небольшое непокрашенное строение, судя по всему, служившее одновременно кузницей и сараем.

Марио осмотрелся вокруг.

Он не произнес ни единого слова.

Где-то в жилой части хлопало на ветру незапертое окно.

Я направился к одной из двух дверей дома, решив, что это и есть вход. Дверные коробки также были заменены и демонстрировали то же отсутствие вкуса, что и оконные рамы.

— Наверняка закрыто на замок, — сказал Марио из-за моего плеча.

В руках у меня звякнула небольшая связка ключей с отмычкой, которую я достал из кармана. Потом я склонился над замком.

Ничего особенного мы не обнаружили. Возможно, потому, что ничего и не искали. Марио ходил из комнаты в комнату. В каждой долго стоял посередине и разглядывал ее. Потом шел дальше. Так и не произнеся ни одного слова.

И все время мы слышали, как хлопало на ветру окно.

Марио продолжал свой обход.

Лишь по безделушкам и старым семейным фотографиям в овальных рамках можно было догадаться, что этот дом служил жильем больше, чем последние пятнадцать лет. Мебель в большинстве своем, видимо, куплена не далее как два года назад. Цветной телевизор и видеомагнитофон были еще новее. В старой кухне установлено современное оборудование с машиной для мойки посуды, калориферной плитой и микроволновой печью. Ванная комната являла собой образец последних достижений в области сантехники с биде и светло-голубой «жемчужной» ванной в углу.

Никто не мог бы упрекнуть Кольбейна Фьелля: он ничего не жалел ради благополучия своей юной жены.