— Правда ли, что в газетах написано, будто все женщины из «Филконтакта» потаскухи и куплены через секс-клубы? — спросил я, сперва изложив суть разговора.

— Мюрму в сегодняшней «Адрессе» пишет, что это утверждают противники «Филконтакта», — объяснил Педер. — И одновременно сам пускается в инсинуации и заявляет, что Бренда Сёренсен в прошлом проститутка. «Позволю себе спросить господина Сёренсена, где, когда и каким образом он встретил свою будущую жену?»— вот что пишет Мюрму, а контекст не оставляет сомнений, каков, по его мнению, должен быть ответ.

В браслете Леонарды обозначилась вмятина.

— Две столичные газеты чуть пересолили, — продолжал Педер. — Вообще, в последние дни было полно статей на эту тему. Попадались и такие заголовки, как «Секс-поездки» и «Торговля живым товаром». Но в той статье в местной газете, с которой кампания началась, не было формулировок, позволяющих сделать такие выводы. Любому нормальному читателю ясно, что авторы вовсе не хотели опорочить филиппинок, живущих в Норвегии.

— А Ронни иного мнения, — сказал я.

Раздался звонок в дверь.

Это оказался Аксель Брехейм.

Возможно, атмосфера несколько помрачнела из-за прихода полицейского, но, может быть, на нее повлияла общая обстановка в Тронхейме, да и во всем мире.

Педер открыл еще одну пачку сигарет и сидел, будто охваченный глубокими и тяжкими мыслями.

На золотом браслете Леонарды появились две новые вмятины.

Меня самого удивляло, как это Акселю Брехейму удалось прослужить в полиции более двадцати лет. В нем не было ничего от образа типичного следователя, который я для себя создал за все эти годы. Даже самых общих черт, присущих людям этой профессии, невозможно отыскать в этом смущенном, печальном человеке, забившемся в самый угол дивана в попытке избежать какого бы то ни было физического контакта с Леонардой.

Он походил на нервничающего пса.

И как пес принимается грызть свою игрушечную кость, чтобы скрыть нервозность, так и Аксель Брехейм взял все еще валявшийся посреди стола листок бумаги.

— Что здесь написано? — спросил он Леонарду по-норвежски.

— «Safe», — ответила она по-английски. — Это такой металлический ящик для хранения ценных вещей.

— Я имею в виду другое слово. «Intsik».

Он тоже заговорил по-английски. У него оказался сильный норвежский акцент, но с лексикой и грамматикой все было в порядке.

— «Китайский». По-тагальски это означает «китайский».

— По-тагальски?

— Да, это основной язык на Филиппинах. У меня на родине говорят по меньшей мере на сотне разных языков. А тагальский язык — официальный. У нас треть населения знает английский. Испанский тоже сильно распространен. А еще один большой язык называется «илоканский».

— А это, выходит, по-тагальски и означает «китайский»?

— Да.

Брехейм что-то проворчал, едва ли не с раздражением. Он стал вертеть и переворачивать листок в руках, точно надеялся еще что-нибудь на нем разглядеть.

— Сейф был китайский? — спросил Педер.

— Норвежский, — ответил я. — Типа «Ноли». Серого цвета.

И вдруг, без всякого вступления, Брехейм сказал:

— Я попытался найти следы Розы Бьёрнстад. Никто под этим именем в прошлом году из Норвегии на Филиппины не выезжал. Зато туда ездил Стейнар Бьёрнстад.

— Я тут немножко сыскной работой занялся, — сказал Туре. — В отношении нашего приятеля Стейнара Бьёрнстада.

— Ради Бога, только не о нем, — взмолился я и рассказал, что звонил Морюд и, мягко говоря, пришел в раздражение, когда я посвятил его в дела Бьёрнстада, выложив все, что мне выдала девица. Но все это оказалось сплошной выдумкой. Чистейшей ерундой. Просто она отомстить хотела. Никакой недостачи у Бьёрнстада в банке не было. И в торговле наркотиками он не замешан. В общем, не человек, а невинный ангелочек.

— В этих делах — возможно, — возразил Туре, — но не в других. Я побывал в доме, где он живет, и мне удалось разговорить двух его соседок. Оказывается, молодой Бьёрнстад был не слишком-то добр со своей малышкой филиппинкой. А когда она забеременела, он совсем распустился. Как-то прошлой зимой запер ее на балконе. Голой. На пятиградусном морозе. Почти час пришлось ей там проторчать. А она была уже по меньшей мере на четвертом месяце.

Эта дикая история никак не вязалась с той детской радостью, с которой Туре рассказывал, как ему удалось ее раскопать.

— Вот идиотизм!

Я выругался при мысли, что мне с моей больной ногой на обратном пути придется прошагать столько же ступенек, сколько и по дороге наверх.

Туре уже нажимал кнопку звонка.

— Ты говорил, что полиция считает Бьёрнстада невинным ангелом, — сказал он. — Но мы-то знаем, что он не такой. Нам-то известно, что он скотина.

— Вот пойди к Морюду и все это ему расскажи, дескать, Бьёрнстад скотина, и поэтому мы считаем, что он свою жену укокошил. Он наверняка придет в восторг от этой версии.

Туре позвонил еще раз.

— Видно, скотины нет дома, — решил он.

— Встреча! — воскликнул Туре, когда мы уже снова сидели в машине.

— Какая встреча? — удивился я.

— В Народном доме. С католичкой из благотворительной организации в Маниле. Мюрму всех мобилизовал. Бьёрнстад наверняка там.

Он повернул ключ зажигания.

— Отвези меня домой, — решительно заявил я. — У меня нет никакого желания забивать мозги социальными проблемами филиппинцев. Мне во как надоело все, что касается этой страны. Пусть эти чертовы обормоты азиаты сами в своих делах разбираются. Я тронхеймец. У меня тоже забот хватает. У меня нога болит.

Бочек с сельдью мне никогда видеть не доводилось. Но людей в зал Народного дома набилось, похоже, действительно, что сельдей в бочке. Их бы еще солью присыпать — и было бы полное сходство.

Нам с Туре едва удалось протиснуться к Педеру и Леонарде, стоявшим в нескольких шагах от входа.

Действо было в разгаре.

Впереди, возле сцены, вспыхивали блицы.

Какой-то мужчина стоял, обняв женщину-филиппинку с маленьким ребенком на руках. Они словно специально позировали фотографам.

Это оказались Пребен и Эмили Ског. Последние члены «Филконтакта», у которых мы побывали дома, пока Мюрму не забил тревогу.

— Спектакль да и только, — тихо сказал Педер. — После выступления ведущая предложила задавать вопросы. Так этот тип воспользовался моментом и сказал речь исключительно в защиту «Филконтакта», хотя филиппинка ни словом об этих клубах не обмолвилась. А потом он такую позу принял, будто специально для прессы и «Дагсревюэн». Все у них заранее подстроено. Готов спорить!

Рагнар Мюрму стоял у окна, скрестив руки на груди и с довольной улыбкой на губах. Точно режиссер на сцене перед опущенным занавесом после удачной премьеры.

Возле него стоял Стейнар Бьёрнстад.

В роли помощника режиссера?

Рядом на стульях сидели несколько норвежско-филиппинских семейных пар. Мюрму призвал все свое войско.

Ронни Хюсбю я увидел почти в самом конце зала. Алис с ним не было. Я вспомнил ее огромный живот.

Из-за стола на невысокой сцене молодая девушка с золотым крестиком на шее пыталась успокоить собравшихся. Вид у нее был испуганный. Рядом сидела филиппинка в желтом платье и девушка с зелеными полосами на голове.

— Парень из «Дагсревюэн» просто в восторге, — сказал Педер.

Он показал пальцем. Я узнал этого репортера. Он стоял рядом с оператором с таким видом, будто ему доставляло огромное наслаждение демонстрировать всему миру великолепные усы в стиле кайзера Вильгельма.

— Он хотел открыть дискуссию между членами «Филконтакта» и теми, кто его критикует, — ввел нас в курс дела. Педер. — Организаторы вечера отказались. Они сразу перепугались, когда поняли, куда он клонит, и заявили, что вообще запретят ему снимать, если он не сосредоточится на выступлении гостьи вечера. Конечно, им не хотелось накалять атмосферу, тем более что ее и так нагнетали всю прошедшую неделю. У них и в мыслях не было выносить этот спор на сцену.