Морюд подался вперед и навис над столом.

— Мне кажется, я правильно помню, что некий Кристиан Антонио Стен в свое время прославился умением открывать отмычкой запертые двери.

Я подавленно вздохнул:

— Я и не думал скрывать, что мы туда ездили. И что в дом заходили. Ты же знаешь, что я был с братом Марселы Фьелль.

Морюд вновь откинулся на спинку стула и кивнул:

— Знаю. Именно это и наводит на мысль, что здесь что-то не так.

— Марио хочет выяснить, что в этой чертовой стране довело его сестру до убийства мужа, — объяснил я. — Он хотел посмотреть место, где она жила. И может быть, он надеется, а вдруг не Марсела, а кто-нибудь другой убил Кольбейна Фьелля. Что же здесь странного?

Закончив фразу, я вдруг подумал, что Марио никогда не высказывал сомнения в виновности Марселы. Он считал, что она совершила это преступление, но ответственность за него возлагал на норвежское общество. Все были уверены, что Кольбейна Фьелля убила Марсела, так же как всем было ясно, что Бьёрн Уле Ларсен повесился.

И только у меня в голове жило сомнение. Сомнение, и еще мысль о какой-то неуловимой связи между этими двумя происшествиями.

— У вас с Марио Донаско есть какие-либо основания полагать, что Кольбейна Фьелля убила не Марсела Фьелль, а кто-то другой?

Морюд сказал это совсем иным тоном. Как будто его всерьез интересовал этот вопрос.

— Тебе известно, что человек по имени Бьёрн Уле Ларсен повесился чуть более двух недель назад? — спросил я.

Морюд кивнул:

— Я вел это дело в нашем Управлении.

— Имелись ли сомнения в том, что это самоубийство?

Морюд сдвинул брови:

— Не вижу никаких причин отвечать на такие вопросы с твоей стороны. Но сделаю исключение. И отвечу отрицательно. Мы в подобных делах никогда сразу ничего определенного не утверждаем. Но в данном случае ничто сомнений у нас не вызывает.

— Из-за данных компьютера?

— В том числе.

— Нельзя ли предположить, что кто-то его убил, а потом повесил, чтобы инсценировать самоубийство?

— Кто бы это мог сделать? Его подруга или ее знакомая? Он ведь был один в комнате. И удавился петлей. Вскрытие не показало никаких других причин наступления смерти.

— А время наступления смерти? Это не подвергалось сомнению?

— Здесь всегда остаются возможности для сомнений. Судмедэксперт, который с абсолютной уверенностью утверждает, что смерть жертвы наступила два дня назад между десятью пятнадцатью и десятью пятьюдесятью пятью, существует только в детективных романах.

Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

— А тебе не кажется несколько странным, что в течение суток умирают два человека, которые познакомились со своими будущими невестами через клуб знакомств «Филконтакт», а в августе позапрошлого года вместе ездили в турпоездку в Манилу?

Сквозь редкие зубы Морюда вырвался долгий резкий свистящий звук — верный признак, что он опешил.

Тем не менее он сказал:

— Да, конечно, я думал об этом.

Тогда я и решил не рассказывать ему, что Бьёрн Уле Ларсен был переводчиком у Кольбейна Фьелля, когда тот впервые встретился с Марселой.

Вернувшись домой, я позвонил Акселю Брехейму.

— Ты по-прежнему официально курируешь следствие по делу об убийстве Кольбейна Фьелля? — спросил я.

— Да, — сурово ответил он.

Я рассказал ему о самоубийстве Бьёрна Уле Ларсена.

— Человек повесился, ну и что? — удивился он.

— Один только вопрос, — сказал я. — Ты не мог бы достать мне полный список участников тургруппы, для которой «Филконтакт» организовал поездку в Манилу полтора года назад?

— Ты прекрасно знаешь, что этого я сделать не могу, — осадил меня полицейский. — Иначе я нарушу устав.

— У меня есть серьезное подозрение, что этим делом заинтересовался один наш старый знакомый, — сказал я. — Морюд.

— Ты получишь список по почте в течение двух суток, — ответил Аксель Брехейм.

На открытом пространстве между Кволем и Лером Марио попросил меня остановиться. Я притормозил, съехал на обочину, и мы оба вышли из машины. С бледно-голубого неба сквозь дымку на плоскую равнину Гаульдальского района падали косые солнечные лучи.

— Ang ganda, ganda! — воскликнул Марио. — А ведь и вправду красиво, — добавил он по-английски с удивлением в голосе.

Мне же не удалось узреть ничего необычного, ничего иного, кроме того, что ночью шел снег. Он лег всего лишь тонким слоем, однако его достало, чтобы припорошить обочины шоссе умиротворяющей взгляд белой пудрой и еще резче вычертить вертикальные полосы на черно-зеленом фоне елового леса. Унылый пейзаж, безусловно, нуждался в подобной косметической операции, но и ее результаты оказались не столь впечатляющи, чтобы я мог оценить их словом «красиво». Никаким гримом не скроешь характерные изъяны внешнего вида, идет ли речь о человеке или ландшафте.

Марио смотрел в сторону холмов к западу от Гауля, где небольшие хутора карабкались вверх по склонам и лепились среди остроугольных террас из песка и глины.

— Вот теперь я понял Бинга Кросби, — сказал он. — Я прожил долгую жизнь, много раз праздновал Рождество, но только теперь наконец понял, о чем он, собственно, пел.

Он снова сел в машину. Бросил взгляд через грязное стекло.

— Ни одной краски. Серым-серо. Но красиво. На свой лад.

Так сказал Марио. И впервые за те десять дней, что я знал филиппинца, я услышал от него добрые слова о моей стране. Не в том смысле, что прежде он только и делал, что ругал ее в пух и прах. Какому гостю захочется выглядеть невежливым в глазах хозяев! Но молчание зачастую бывает красноречивее слов.

Мне, разумеется, следовало бы от лица всего норвежского народа порадоваться, что Марио наконец-то открылись красоты зимнего трённелагского пейзажа. Но все дело в том, что равнина между Кволем и Лером, по-моему, наименее всего может служить основанием для подобной перемены взглядов. Между тем всем своим видом Марио показывал, что говорил он на полном серьезе.

— Я так до конца и не могу представить себе, что весь этот снег когда-нибудь сойдет, — сказал он немного погодя. — Его так много. Мне просто кажется, что он будет всегда. Нет, конечно, я знаю, что в свое время наступит весна. Знаю, что серый лес станет зеленым. Что поля покроются травой и цветами. Я только не могу этого себе представить, почувствовать не могу.

Филиппинец приложил руку к груди:

— Вот здесь не могу. Я видел в Маниле, как тает мороженое на тротуаре, — добавил он. — Но не могу представить себе, как весь этот снег превратится в желтоватый поток и утечет.

Он повернулся ко мне:

— Красиво бывает, когда это происходит?

Люндаму — это населенный пункт на пути из Тронхейма в Стёрен. Известен железнодорожной станцией, мимо которой проносятся, не останавливаясь, все уважающие себя поезда, и — к досаде всех водителей — ограничением скорости в пятьдесят километров в час.

Мельхюс на этом фоне просто центр, чуть ли не город. Стёрен, конечно, унылая дыра, но не забудем, что это пусть маленький, но узловой транспортный пункт. И в Мельхюсе, и в Стёрене живут люди.

А Лер, Фло и Кволь — это сельская глушь. Совсем забытые Богом местечки, которым еще повезло, что через них проходит магистраль Е6, и здешнее население тем самым имеет возможность поддерживать хоть какой-то контакт с цивилизацией.

Для того, кто вырос в Тронхейме, Люндаму — пустой звук, и не более того. Белое пятно на карте, место, куда вряд ли решились бы сунуться какой-нибудь Амундсен или доктор Ливингстон. Если и есть здесь живые души, то живут они тут только из упрямства. А может, за столько лет прозябания в этом захолустье они просто-напросто утратили способность понять, что на самом деле им следует, не теряя времени, раздобыть ставни, заколотить окна и всем уехать.

В Люндаму имеется «Эссо Таверна», где можно заказать к обеду блюдо из мясного фарша с овощами за сорок три кроны. Если посетитель этой местной столовки сядет за столик у окна, он узнает, что в Люндаму есть не только автозаправочная станция и кооперативное общество, но и банк, почтовое отделение, хозяйственный магазин, бакалейная лавка и заведение, где одновременно торгуют фото- и спорттоварами. Есть даже телефонная будка, упрятанная за коробкой напоминающего бункер здания.