— Чтобы ускорить работу над романом, — объяснил он. — Можно редактировать текст. За этим будущее.

Я пришел посмотреть машину. Так я сказал. Он поставил кофе. Его филиппинской знакомой дома не было. В холостяцкой берлоге стоял сильный запах духов. И прибрано было слишком тщательно. Несколько безделушек, судя по всему иностранных, появилось на книжных полках.

— Хочешь посмотреть диковину? — спросил Педер.

Он имел в виду персональный компьютер, но я обратил внимание, что в атмосфере квартиры чувствовался не только запах духов.

Педер гораздо больше времени уделил, чтобы показать мне комплект разных компьютерных игр, который он тоже достал, чем объяснить, каким образом машина поможет ему получить литературную премию Северного Совета. Особенно захватила его игра под названием «Авиадиспетчер». Смысл ее в том, чтобы провести самолет из чикагского аэропорта «Мейгз Филд» до некоторых других американских городов. Причем полет может занимать столько же времени, как и в действительности, а можно заложить другую программу и сосредоточиться только на взлете и посадке.

К тому времени, когда пришла Леонарда Тапанан, я уже совершил семь полетов.

Она оказалась немного полнее Терезы Рённинг. Ее короткие волосы слегка вились. Что-то в ее лице подсказывало, что предки ее жили на островах в юго-западной части Тихого океана. Она была в черном, но в блузке из мерцающей ткани, отчего у меня и не сложилось впечатления, что передо мной скорбящая вдова. Серьги у нее были, по-видимому, золотые, очень тонкой работы и слишком дорогие — я б не стал носить такие в открытую, если б любил подобные вещи.

Скорбь обнаружилась, когда мы пожимали друг другу руки и наши глаза встретились.

— Никак не могу в это поверить, — сказала Леонарда. Она немного научилась говорить по-норвежски за те неполных три месяца, что прожила в Норвегии, но предпочитала вести разговор по-английски. — Его больше нет. Как будто его никогда и не было среди нас, живых. Он теперь в каком-то другом мире, не здесь.

Она сложила руки на груди.

И едва не расплакалась. Но ей самой хотелось выговориться. Возможно, ее спровоцировала маска исповедника, которую я по профессиональной привычке нацепил на себя. Ночному портье такие приемы не в новинку.

— Вся жизнь была у нас впереди, — сказала Леонарда. — Бьёрну Уле нравилась его работа. У нас были дом и семья. Мы хорошо ладили друг с другом. И оба с радостью ждали ребенка.

Когда она осторожно приложила руку к животу, золотом сверкнул браслет. Она отвела взгляд. Потом снова посмотрела мне прямо в глаза. Выжидательно.

— Как это произошло? — спросил я и слишком поздно спохватился, что, возможно, спросил чересчур в лоб.

Но Леонарда отреагировала так, точно именно такого вопроса от меня и ждала.

— Я была на занятиях, — начала она свой рассказ. — Хожу на курсы норвежского для иностранцев. Дело было в понедельник на прошлой неделе. Шестого января. Я вернулась домой раньше, чем рассчитывала, около восьми часов. Пришла вместе с подругой, она гречанка, мы с ней познакомились на курсах. Она меня подвезла. На машине. В кабинете у Бьёрна Уле, мы видели, горел свет. Он сделал себе кабинет на втором этаже. А комната, где я работаю, прямо напротив, дверь в дверь. Я шью. Хотела бы найти постоянную работу, но это не так-то просто с туристической визой. Да и незаконно. Но я умею шить. И дома, на Филиппинах, этим себе на жизнь зарабатывала.

Мария, эта гречанка, тоже шьет, — продолжала Леонарда. — Вот я и пригласила ее зайти ко мне на второй этаж посмотреть мои работы. Мы сидели с открытой дверью. А у него дверь была притворена. Он ее всегда закрывает, когда работает. Не хочет, чтобы ему мешали. Он тоже ходит на курсы.

Ходил на курсы, — поправилась она. — По программированию. Там они с Педером и познакомились. По вечерам он делал задания, которые им задавали на курсах. И в тот вечер тоже. Мы с Марией сидели и разговаривали, а дверь в комнату была открыта. Так что если бы он закончил работу и вышел, я бы увидела. Но он так и не вышел. А около десяти мы с Марией стали прощаться. Но я решила сперва познакомить ее с Бьёрном Уле. И пошла к нему. Постучала, но никто не отозвался.

Слезы покатились у нее по щекам, но она не прервала рассказ:

— Один полицейский сказал, что он сделал это, видимо, когда я уже вернулась домой. Не раньше, чем без четверти девять. Они по данным компьютера определили. У него была своя машина, он ее для работы купил. Вот машина и показала, что он сделал это, когда я сидела в комнате напротив, через коридор. Если бы я только к нему вошла. Если бы я только…

Голос ее затих.

Я посмотрел на Педера и спросил:

— Как это по данным компьютера можно определить, что человек умер?

— Очень просто, — ответил он. — Во всяком случае, в этой ситуации. Дело в том, что когда ты заканчиваешь файл или когда включаешь или отключаешь компьютер, он регистрирует точные дату и время. Вот машина и показала, что Бьёрн Уле в тот вечер работал почти до без десяти девять. Значит, в это время он был еще жив.

— Но почему он это сделал? — спросил я.

Педер взмахнул только одной рукой, потому что в другой у него была чашка, и одновременно пожал плечами. Леонарда, видно, приняла этот жест за сигнал к действию, собрала пустую посуду и направилась на кухню. Как будто роль хозяйки дома доставляла ей больше удовольствия, чем просто гостьи.

Мы с Педером посмотрели ей вслед, остановив взгляд на ее чуть покачивающихся бедрах.

— Я не знаю, — наконец сказал Педер.

— Но должна ведь быть какая-то причина?

— Насколько я понимаю, никакой видимой причины нет.

Помолчав, он добавил:

— Наверно, не всегда причина самоубийства бывает ясна как день.

Леонарда вернулась из кухни. Она разливала кофе так же непринужденно и элегантно, как официанты в английских телесериалах.

— А не может быть, чтобы кто-то…

Легкий намек как бы повис в воздухе, но Педер сразу подхватил мою мысль.

— Нет, — категорическим тоном отрезал он. — Леонарда с подругой пришли около восьми и все оставшееся время сидели в двух-трех метрах от двери в ту комнату, где он работал. Он был жив без четверти девять, как свидетельствует компьютер. Никто не мог незаметно для них войти в ту комнату или выйти оттуда. Обе они сразу увидели тело, как только открыли дверь, а спрятаться в той комнате человеку негде. Окна были закрыты на все крючки. А следы какой-либо борьбы или насилия отсутствуют.

— Значит, он покончил с собой, — согласился я.

Педер кивнул.

— А родственники у него были? — поинтересовался я.

— Да, — ответила Леонарда. — Родители. Они очень добрые. Живут далеко на севере. Там есть город, Хаммер-фест называется. Оба они сразу приехали и оставались до конца похорон. Хотели, чтобы я переехала к ним жить, но мне кажется, я там не выдержу. Совсем чужой город и сплошь одни незнакомые люди. Здесь у меня есть друзья. Я могу к ним прийти, когда мне тяжело. Такие, как Педер. Родители Бьёрна Уле люди приятные. Они мне хотят только добра. И рады, что у них будет внук или внучка. Может быть, я и съезжу к ним позднее, но не сейчас.

Она замолчала. Потом продолжила:

— Ерунда! Что это я говорю?! Никогда я туда не поеду. Мне ведь через три недели вообще отсюда уехать придется. Поеду домой, на Филиппины. Мои родители не будут в восторге от внука, зачатого в грехе.

Мне кажется, родители Бьёрна Уле хорошо ко мне относятся. Я слышала, есть норвежцы, которым не нравится, что их сыновья приводят в дом жен-азиаток. Но его родители не такие. Когда я приехала к ним в первый раз, они меня встретили, как родную дочь. И хотя я по закону не имею никаких прав на то, что принадлежало Бьёрну Уле, они сказали, чтобы я распоряжалась этим имуществом, как своим. Как если бы мы с ним были женаты на законном основании. Дело не в том, что я много чего хочу взять, но…

— А как вы с Бьёрном Уле познакомились? — спросил я.