— Да здравствует Советская Россия! Да здравствует Красная Армия!

Вдруг над колоннами демонстрантов взвились алые стяги, и тысячеголосый хор грозно прогремел:

— Руки прочь от Советской России!

Всем известно, что Лайош Хатвани [45] покровительствовал многим венгерским писателям. Но, пожалуй, я единственный был не должником, а кредитором Хатвани.

Дело обстояло следующим образом.

В ноябре — декабре 1919 года я в течение трех недель торговал газетами в Вене. С шести утра до шести вечера я стоял на перекрестке Картнер-штрассе и Грабен-штрассе и выкрикивал названия венгерских эмиграционных газет. Мой бизнес вполне себя оправдывал: в те дни я регулярно не только завтракал, но и ужинал.

И вот однажды передо мной остановился Лайош Хатвани. Он взял по одному экземпляру всех газет и достал крупную купюру, чтоб расплатиться со мной.

— К сожалению, сдачи нет, — сказал я, возвращая ему деньги. — В другой раз заплатите, когда вам будет по пути, — добавил я вежливо.

Хатвани все же пытался оставить мне купюру, но в те времена я был еще самолюбив и «на чай» не принимал.

Раз пять-шесть после того я продавал газеты Хатвани, и каждый раз он пытался всучить мне крупную купюру. Я был начеку.

Вскоре мне пришлось расстаться со своим относительно доходным промыслом: одна из эмигрантских газет поместила антисоветскую статью, и мои работодатели (эмигранты из правых социалистов) настаивали, чтобы я продавал и эту газетенку. Мы, газетчики-коммунисты, отказались это делать и в результате остались без работы.

Лайоша Хатвани я не видел более четверти века. Он так и остался мне должен форинтов пятнадцать — шестнадцать, в пересчете на сегодняшние венгерские деньги.

В 1946 или в 1947 году я встретился на квартире у Ене Хелтаи [46] с супругой Лайоша Хатвани, отца которой, Белу Шомоди, я знал еще со студенческой скамьи, и признался ей, каким образом я вот уже четверть века являюсь кредитором ее мужа. Это очень ее удивило. Но вскоре Хатвани сторицей расплатился со мной. Он перевел мой роман «Шкипетары» на английский язык и сам нашел издателя, более того — в прессе появилось несколько похвальных рецензий, и я подозреваю, что к этому он тоже приложил руку…

Экземпляр английского издания моего романа я достал с помощью супруги Хатвани. Я не скрывал своей радости. Писатель, равнодушно берущий в руки новое издание своей книги, просто лицемер.

Получая из рук супруги Хатвани прекрасно изданные в кожаном переплете книги, я не преминул ей заметить: «К сожалению, сдачи нет…»

Она с удивлением посмотрела на меня, видимо, решив, что я свихнулся на радостях…

В жаркий и голодный августовский день 1922 года, гуляя в дурном настроении по улицам Вены, я встретил Андора Габора [47].

— Что нос повесил, сынок? Что случилось? — спросил он и тут же сам ответил: — Ясно, у тебя нет денег!

— Ни гроша! — воскликнул я.

— И у меня тоже, — сказал он. — Но все же я тебе помогу. Идем!

Я пошел с ним, и по дороге он рассказал, каким образом хочет помочь мне. В Вене создано какое-то книжное издательство, владельцев его интересует лишь одно — прибыль. И так как они убеждены, что большие деньги может принести только бульварная литература, то решили издавать третьесортные приключенческие романы. Они обратились к Андору Габору с просьбой организовать для них перевод на венгерский язык для начала хотя бы десяти таких (более чем сомнительной ценности) книг.

— И ты согласился? — пораженный, спросил я.

— Конечно! — отвечал Габор. — И один такой роман ужасов будешь переводить ты. Испанский знаешь?

— Откуда? Ни единого слова!

— И все же ты переведешь одну паршивую испанскую книжонку, — произнес Андор Габор с решительностью, не терпящей возражений.

— Но каким образом?

— Это твоя забота! Я дам тебе этот сомнительный шедевр и пять долларов. Когда работа будет готова, получишь еще пять долларов.

Пять долларов! Вернее, десять! В Вене постоянно падала ценность денег, и удивительнейшее дело — от инфляции больше всего страдали не те, у кого были деньги, а те, у кого их не было. Среди последних видное место занимали мы, коммунисты-политэмигранты. Мы были занесены в черные списки, и я даже сейчас не могу понять, на что мы тогда жили. Подумать только, десять долларов за перевод испанского романа ужасов! Да за эту сумму я бы и не за такое взялся!

С пятью долларами в кармане и с книжонкой в пестрой обложке я направился в кафе «Бетховен», где обычно собиралась группа коммунистов-эмигрантов. Там с утра до вечера просиживал Макси Лекаи, о котором мне было известно, что он читает и пишет на семи-восьми языках.

— Ты знаешь испанский? — спросил я у него.

— Смотря о чем идет речь, — осторожно ответил он.

Я рассказал, и Макси обязался прочитать обреченное на перевод произведение и подробно изложить мне его содержание. А потом я напишу, как смогу.

Мы поделили пять долларов, я отдал ему книжонку, а на другой день рано утром мы снова встретились. Макси провел основательную работу; два часа подряд он пересказывал мне то, что прочитал ночью, а я делал заметки. Потом на основании своих заметок я заново написал роман ужасов, который и в оригинале не блистал высокими художественными достоинствами, а в моем изложении был просто гнусным.

Рукопись я тут же отнес Андору Габору. Он взял ее и, разумеется, даже не заглянув, написал: «Отличный, верный перевод!»

— Ну видишь, ты же знаешь испанский язык! — с упреком сказал он.

— Дело было так… — начал было я, но Габор не стал слушать.

— Я не любопытен!.. — вскричал он. — Через полчаса откроют кассу, и ты сможешь получить остальные пять долларов. Ты их честно заслужил!

Когда мы с Макси Лекаи поделили вторые пять долларов и отправились пообедать, он вздохнул:

— Думаю, мне все же следует изучить испанский.

— А разве ты его не знаешь? — в ужасе воскликнул я.

— Откуда? — грустно ответил он. — Я прочитал один английский бульварный роман и рассказал тебе его содержание, изменив имена на испанские. Мне кажется, он такой же скверный, может быть, еще хуже того, что принес ты. Но это, конечно, только предположение, а вовсе не научно доказанное утверждение.

Две-три недели спустя я снова встретился с Андором Габором и ознакомил его со своим творческим методом, то есть рассказал историю перевода.

— Ну, видишь, сынок! Я знал, кому дать работу! Думаю, если книга, которую ты перевел, выйдет, она сыграет хорошую роль в деле дискредитации бульварной литературы. Я надеюсь, ты состряпал такую скверную писанину, что тот, кто ее прочтет, десять раз подумает, прежде чем снова возьмет в руки приключенческий роман. Спасибо, Бела, большое спасибо за помощь!

В наше время, читая переведенные на венгерский язык произведения, знакомые мне в оригинале, я, случается, вздыхаю. Какое все-таки счастье, что наши переводчики сейчас работают не так легкомысленно и недобросовестно, как это делал я в 1922 году!

Осенью 1923 года в Москве создали общество, целью которого была борьба против всех и всяческих опозданий. Учредительное собрание созвали в Политехническом музее. Докладчиком был объявлен Луначарский.

На это собрание, назначенное в пять часов пополудни, более пятисот делегатов пришли почти точно, остальные с десяти-двадцати- и тридцатиминутным опозданием. Докладчик же опоздал ровно на полтора часа. Публика терпеливо его дожидалась и встретила шутливой овацией. Луначарский на какую-то долю секунды смутился, но тут же начал свой доклад ровным и спокойным голосом. Он сказал примерно следующее: