Адвокат Элек Чато в своем меморандуме, поданном в прокуратуру, следующим образом сформулировал обличающие Асталоша факты:
«а) Всем известно, что Асталош является личным врагом фабриканта Марковича. Он его враг потому, что люди говорят, будто четыре года тому назад господин начальник уезда Вашархейи арестовал Кальмана Асталоша в Сойве вследствие заключенного им с фабрикантом Марковичем пари».
Чато перечислил фамилии десяти свидетелей, которые знают о существовании такого слуха.
«б) Накануне пожара, после обеда, Асталош был во дворе конюшни Марковича и в течение более получаса разговаривал с его возчиками и конюхами. При этом Асталош, о котором всем известно, что он живет в плохих материальных условиях, подарил некоему конюху Гугу горсть табаку для трубки».
Газета «Берег» опять подняла свой голос.
Она напечатала статью об Асталоше под заголовком «Настоящий виновник».
На следующий день после появления этой статьи полиция арестовала Асталоша.
Частный сыщик просидел над своим пивом в гостинице еще два дня и только тогда уехал обратно в Будапешт, когда полиция наложила свою руку и на Гугу.
Суд
Судьбу Марковича, Кальмана Асталоша и Гугу решил суд присяжных.
Оба адвоката Марковича работали блестяще: сторонник правительства Чато — тем, что скромно оставался на заднем плане, а независимец Кёрёши — тем, что говорил много и заставил обратить на себя внимание. Сотруднику «Берегской газеты» он сказал, что берегсасская улица Андраши была бы вполне на месте даже в Будапеште. В ресторане гостиницы «Лев» он во всеуслышание дал честное слово, что никогда и нигде не пил такого хорошего вина, как в Берегсасе. За два дня до начала суда Кёрёши в сопровождении сотрудника «Берегской газеты» поехал в Мункач и возложил венок на могилы бойцов времен Ракоци.
Защитник Асталоша, молодой будапештский адвокат Кенез, социалист, принес Марковичу, может быть, еще больше пользы, чем Кёрёши. Он прошел по всему Цыганскому Ряду, входил во многие квартиры, с некоторых из них сделал даже фотографические снимки. Посетил Яноша Фоти и почти два часа разговаривал в его квартире с несколькими рабочими с кирпичного завода. Чато уговорил одного из сотрудников «Берега» спросить Кенеза, что он видел в Берегсасе.
— Я видел ужасающие, возмутительные, отвратительные вещи, — ответил Кенез. — Рабочие кирпичного завода и бочары живут на положении рабов. Цыганский Ряд — это настоящий рассадник туберкулеза.
Когда это заявление было напечатано в «Береге», Чато стал потирать руки от удовольствия.
— Поздравляю вас, сударыня, — сказал он жене Марковича. — Относительно результата сомнения быть не может!
На суде Кенез тоже потерпел неудачу. Суд присяжных, как известно, составляется путем жеребьевки. Прокурор и защитники имеют право отвести шесть фамилий из числа тех, которые окажутся на билетиках, вынутых из урны. Кенез так быстро использовал это свое право, что, когда появилась фамилия владельца кирпичного завода Кохута, он уже не мог отстранить его. Таким образом, Кохут стал членом суда присяжных, который должен был решать судьбу Марковича, Асталоша и Гугу. По своему авторитету и ловкости он был самым значительным из присяжных.
Зал заседания был переполнен. Публика состояла главным образом из дам. Вокруг героев драмы витал сильный аромат духов.
Председательствующий судья Кицбюхлер был в черной визитке. Прокурор, Кёрёши и Чато тоже были в черном. Маркович был одет в совершенно новый венгерский национальный костюм, и это бросалось в глаза, тем более что Асталош не постеснялся появиться на скамье подсудимых в выцветшем сером костюме, а Гугу в одежде из дерюги.
Прежде всего Кицбюхлер рассмотрел обвинения против Марковича.
Первым свидетелем был Йожеф Балинт.
Отец рассказал, как мы играли в карты и как Маркович, жалуясь на боль в желудке, неоднократно выходил во двор.
А долго Маркович отсутствовал? — спросил Кицбюхлер.
— Не знаю, — ответил отец. — Для игрока даже минуты кажутся вечностью, если партнер уходит.
В зале раздался смех. Кицбюхлер призвал смеющихся к порядку.
— Был ли Маркович настолько долго во дворе, что имел достаточно времени, чтобы поджечь конюшню? — спросил прокурор.
— Не знаю, — ответил отец. — Понятия не имею, сколько нужно человеку времени для того, чтобы поджечь конюшню.
— Знал ли свидетель раньше о том, что у Марковича вообще больной желудок? — спросил Кёрёши.
— Да. Если Маркович кушает голубцы или фаршированную рыбу, после этого у него всегда бывает боль в желудке.
Следующим свидетелем была повариха Марковича. Повариха показала, что в день пожара Маркович ел голубцы, из-за чего даже поспорил с женой. Жена Марковича не разрешала ему есть голубцы, так как это было для него слишком тяжелое блюдо.
— Откуда вы знаете, что они спорили? Вы разве были в комнате? — спросил прокурор.
— Нет, я была в кухне. Но если господин Маркович ссорится с барыней, это слышно даже в конце сада.
Домашний врач Марковича, доктор Рейсман, показал, что он систематически лечил Марковича, у которого пониженная кислотность желудка.
Защитники Марковича представили в суд двадцать семь свидетелей, которые за неделю до пожара продали Марковичу в общем пятьдесят две лошади по триста восемьдесят — четыреста пятьдесят форинтов каждая.
— А кому вы продали тех дешевых крестьянских лошадей, которых вы купили за неделю до пожара? — спросил прокурор Марковича.
— К сожалению, не помню. Я веду крупную торговлю и не могу наизусть помнить каждую мелочь. Договоры же о куплях и продажах, как королевскому суду известно, сгорели вместе со всеми моими деловыми книгами в конторе. Для меня это большая потеря! — сказал Маркович со вздохом.
Два конюха Марковича единодушно показали, что в день пожара после обеда Асталош был у них и старался уговорить их выписать газету, названия которой они не помнили.
— Почему Асталош считал, — спросил Кёрёши, — что вам надо выписать именно ту газету, название которой вы забыли? Что он сказал?
— Асталош говорил, — ответил конюх Шомоди, — что только эта газета пишет правду, все же остальные врут, как это угодно Марковичам и Кохутам.
Среди публики произошло движение.
— Видел ли свидетель, как Асталош давал табак Ивану Облоку, по кличке «Гугу»?
— Видел.
— Говорил ли Асталош с Гугу наедине?
— Говорить с Гугу нельзя. Он на все отвечает: гу-гу-гу.
Это вызвало взрыв хохота.
— Предупреждаю публику, что, если она дальше будет нарушать тишину, оскорбляя достоинство суда смехом, я очищу зал, — сказал строго судья Кицбюхлер.
— С Гугу разговаривать нельзя, — продолжал Кёрёши допрос конюха Шомоди, — но к Гугу обращаться можно. Видел ли свидетель, что Асталош обращался к Гугу?
— Видел.
— Слышал ли свидетель, что Асталош говорил Гугу?
— Не слышал.
— Это необходимо установить, — обратился Кёрёши к Кицбюхлеру. — К сожалению, Ивана Облока Гугу опросить нельзя.
— Можно, — заговорил присяжный Кохут, — Гугу не может говорить, но он может показывать.
— Как вы представляете себе это, господин присяжный?
— Благоволите привести подсудимого Гугу к допросу.
По приказу Кицбюхлера Гугу встал перед судебной трибуной.
— Задавайте вопросы! — обратился Кицбюхлер к Кохуту.
— Что вам говорил Кальман Асталош накануне пожара? — спросил Кохут медленно, раздельно произнося каждое слово.
— Гу-гу-гу-гу-гу-гу!
Зал сотрясался от смеха.
— Последний раз предупреждаю публику, если она еще раз нарушит серьезность заседания, зал будет очищен!
— Подсудимый! Если вы не можете нам сказать, что вам говорил Кальман Асталош, то покажите, — сказал энергично Кохут и передал Гугу коробку спичек.
В зале, освещенном четырьмя висячими лампами, была гробовая тишина. Даже судья, прокурор и адвокаты удивились идее Кохута.
