На одном из религиозных собраний в Верецке двуязычный Вихорлат объяснил верующим, насколько американское виски лучше и крепче русинской можжевеловой водки. Верующие требовали доказательства — виски. Достать виски Вихорлат не мог, но чтобы народ воочию увидел в нем человека, получившего воспитание в настоящей американской тюрьме, он велел открыть для верующих небольшой бочонок рома. Пока верующие в штанах были заняты ромом, верующие в юбках достали откуда-то шарманку. А так как мужчинам было не до того, девушки начали танцевать друг с другом. Звуки музыки привлекли во двор корчмы несколько чешских солдат. Когда бочонок опустел, верующим в штанах тоже захотелось размять ноги, но к этому времени самые красивые девушки танцевали уже с чешскими солдатами. Между чешскими солдатами и пьяными верующими началась сперва небольшая словесная война, в которой участвовали и девушки — на стороне чешских солдат. Но когда дела приняли серьезный оборот, девушки повернули против них.

Верецкинские пресвитерианцы избили до смерти двух чехов. По телеграфному приказу Пари военная полиция арестовала четырех русин и двух венгров. Гражданская полиция по распоряжению Седлячека взяла под стражу трех венгров и двух евреев.

Верецкинцы послали делегацию в Ужгород. Ни Пари, ни Седлячек не хотели ее принять. Тогда, при посредничестве Вихорлата, верецкинцы обратились к отцу Брауну. И теперь выяснилось, что лысый отец Браун, над которым так много смеялись жители Подкарпатского края, очень влиятельный человек. По его просьбе французский генерал сразу же принял делегацию.

— Соблаговолите рассматривать случившееся в Верецке не как враждебный акт, — сказал руководитель делегации. — Такой уж мы народ, таковы наши обычаи. Всякий, знающий нас, видевший настоящую берегскую вечеринку, не может не понимать, что той глупостью, которую совершили эти парни, наш народ только доказал, что он считает чехов своими, — он обращается с ними так же, как со своими братьями.

Из-за верецкинского инцидента два диктатора Подкарпатского края поссорились. Один из них был того мнения, что нужно создать военно-полевые суды, другой же высказался против применения политики сильной руки. Кто из двух был за первое, кто за второе — определить нельзя. Впоследствии, когда оба сделались уже бывшими диктаторами, каждый из них обвинил другого в желании во что бы то ни стало поставить виселицы. Все-таки более вероятно, что в этом споре был прав Пари, который уже во время верецкинского инцидента находился под влиянием отца Гордона.

Между двумя диктаторами началась война. Оба они стали искать союзников — и оба с успехом. Пари привлек на свою сторону отца Гордона; он совещался с ним, засиживаясь каждый раз далеко за полночь. Седлячек вступил в союз с Каминским, который в это время был уже другом отца Брауна. Пари послал меморандум против Седлячека в Прагу. Седлячек подал жалобу на генерала Пари прямо французскому правительству.

Но диктаторы на берегу Унг ждали напрасно: ни с берегов Сены, ни из Праги ответа не последовало. Каждый из них бесновался и каждый торжествовал, что и другой но в лучшем положении. Оба они, как будто сговорившись, занимались рассылкой инструкций властям — жупанам, начальникам уездов и старостам. А жупаны, начальники уездов и старосты ломали себе головы: кому из двух повиноваться. А так как этого вопроса они никак решить не могли, то выжидали и не делали ничего.

Наконец, спустя две недели после начала ссоры, оба диктатора вычитали ответ в пражских газетах:

Пражские газеты прибыли в Ужгород немного позже полудня. Вечером Пари и Седлячек были уже опять в хороших отношениях. Полтора часа совещались они между собою, потом послали за Каминским. «Унгварский Хефер» заставил диктаторов ждать добрых полчаса, и когда наконец явился, то вел себя очень сдержанно. Курил собственную сигару и пить не захотел.

Поняв, что диктаторы предполагают созвать Национальное собрание, он сочувственно улыбнулся и покачал головой.

— Как вы думаете, господа, кто будет созывать Национальное собрание?

— Конечно, президиум, — ответил Седлячек.

— Президиум? Это будет трудновато. Председатель — бедный дядя Элек, — как вы, господа, наверное, уже слышали, сошел с ума, и бедняжку поместили в сумасшедший дом в Кашше. Получилось это так. — Каминский говорил теперь уже в обычном для него тоне. — Когда берегсасские виноделы опять создали свой союз, старик Элек принял, конечно, участие в учредительном собрании, где здорово пили. На этом собрании добрый старикашка — наш любимый председатель — прочел пьяным виноделам лекцию о будущем человечества. Элек, как известно, большой сторонник вечного мира. На этом собрании он говорил о том, что надо демобилизовать все армии и уничтожить все военные заводы. Одним словом, дядя Элек находится теперь в Кашше. Что касается вице-председателя Национального собрания, то Кавашши, арестованный по приказу его превосходительства господина генерала, — согласно определенно выраженному желанию господина генерала! — тогда же отказался от своего высокого государственного поста. А другой вице-председатель — ваш покорный слуга — в настоящее время отказывается от этой должности.

— Вы с ума сошли? — заорал генерал.

— Вы ошибаетесь — это случилось с председателем, а я только вице-председатель Национального собрания, — ответил с невозмутимым спокойствием Каминский.

— Может быть, вы объясните нам, что означает этот… этот отказ? — спросил Седлячек.

— Охотно! — ответил Каминский. — Я подал в отставку потому, что этого требовала моя совесть. Нельзя упрекать человека в том, что он последовал голосу своей совести, не правда ли? Меня нельзя обвинить даже в том, что я поступил слишком поспешно. В течение долгих месяцев я провел много бессонных ночей в размышлениях, прежде чем действовать. И я пришел к убеждению, что должен подать в отставку, потому что Национальное собрание было созвано не совсем законными путями.

— Вы принимали участие в его созыве! — возмутился Пари.

— Верно. Тогда я совершил ошибку. А теперь я ее исправлю. Надеюсь, вы не сердитесь на меня, ваше превосходительство, за то, что я признаю свою ошибку и исправляю ее?

Когда Каминский с таким же достоинством, как поздоровался, распростился с обоими диктаторами, Пари долго не мог прийти в себя. А пока он ругал весь мир, Седлячек думал, нельзя ли как-нибудь, путем разоблачения комедии с Национальным собранием, хотя бы ценой головы Пари спасти свою собственную? Он только мельком слышал болтовню Пари, который обещал принять энергичные меры против румын, до сих пор не очистивших восточную часть Карпат.

Нью-йоркский адвокат Григорий Жаткович, один из юрисконсультов акционерного общества «Дженерал моторе», родился 12 апреля 1878 года в Венгрии, в комитате Берег, в деревне Верецке. Отец его — Иван Жаткович — был деревенским старостой. Этот пост он получил, несмотря на свое русинское происхождение и греко-католическое вероисповедание, только потому, что все знали, какой он горячий венгерский патриот. У Ивана Жатковича был один большой недостаток: он не умел пить. Если он пил, то уже после трех-четырех литров вина у него развязывался язык. Однажды в корчме, под влиянием выпитых трех бутылок вина и пяти рюмок водки, он заявил, что Россия больше и сильнее Венгрии. Это антипатриотическое заявление было сделано в присутствии врага Жатковича, учителя Миклошши. Учитель написал донос вицеишпану комитата о непатриотическом поведении старосты. Вицеишпан, считавший, что место старосты очень пригодилось бы какому-то дальнему его родственнику, распорядился начать расследование дела Ивана Жатковича. Четыре месяца спустя бывший староста деревни Верецке вместе с женой и трехлетним сыном Григорием находился на пути в Америку, однако сам Иван Жаткович, плохо переносивший вино, так туда и не прибыл.