«Вот почему Мано Кохут агитирует за дальнейший раздел земли, который принесет пользу ему, и только ему», — писал Траск.
Когда преподаватель талмуда, обладавший душой горячего венгерского патриота, увидел, что его письмо никакого действия не произвело, — он даже не получил на него ответа, — он посетил Сабольча Кавашши, бывшего в это время уже не словаком, а одним из вице-председателей Чешской республиканской партии.
— Хотите расправиться с Кохутом, господин Траск? — спросил Кавашши смеясь. — Это можно сделать, но не так, как вы предполагаете. Прежде всего вы должны выйти из венгерской партии и вступить в одну из чешских — скажем, в Чешскую аграрную партию. Затем вы должны выдвинуть против Кохута обвинение, что он сочувствует венграм…
— Мне вступить в чешскую партию?! Мне — венгерскому патриоту?! — возмущенно воскликнул Нахман Траск.
— Бросьте, господин Траск! Не будьте ребенком! Разве вам не все равно, венгерский ли вы патриот или чешский?
Тогда Нахман Траск написал новое послание, в котором называл Кавашши предателем дела венгерского народа, бесчестным ренегатом. Это возымело действие. Траск был арестован и заключен в тюрьму в Иллаве, над чем хохотал весь Берегсас.
В Мункаче тоже была своя сенсация. В древний город Ракоци приехала делегация словацких студентов. Они устроили банкет на крепостной стене замка. Выступивший на банкете профессор сказал, что Ференц Ракоци, горой словацкого народа, боролся против императора и венгерской аристократии за свободу словаков. Взывая к духу Ракоци, он объявил войну всему, что считалось венгерским и большевистским. А мункачане смеялись и, хорошо настроенные, отправились на танцы, организованные мункачским жупаном в честь словацких гостей.
Кроме анекдотов местного значения, были и такие, над которыми забавлялась вся маленькая страна. В этих анекдотах шла речь о двух попах.
Оба духовных лица прибыли в Ужгород весьма скромно, как это полагается слугам божьим. Раньше всего они явились к Седлячеку. Седлячек заподозрил в них торговых агентов и дал Ходле указание «выжить их из Подкарпатского края». Но Ходла не выжил этих двух пастырей, а, наоборот, всячески содействовал им. Такое указание он получил от генерала Пари, — французскому генералу эти миссионеры напоминали прекрасные годы его юности, проведенные в Марокко, и он с радостью оставил их в Подкарпатском крае.
На первый взгляд эти два высоких худых американца очень походили друг на друга. Но когда они сняли шляпы, обнаружилось, что у отца Гордона были коротко остриженные густые светлые волосы, в то время как отец Браун был лысым. Когда они заговорили, все увидели, что у Гордона красивые блестящие белые зубы, Браун же жевал золотыми зубами. Жевал он резину, которую выплевывал то к ногам беседующего с ним человека, то — с невероятной ловкостью — за собственную спину, через левое плечо. Это его искусство создало ему много поклонников.
Те, кто посылал в Подкарпатский край двух миссионеров, думали, что проповедники слова божия едут в полудикую страну, и снабдили их соответствующим образом. Миссионеры привезли с собой полвагона крошечных библий в черных переплетах, на украинском и венгерском языках, и целый вагон подарков, предназначенных для дикарей-туземцев: стеклянные бусы, карманные зеркальца, перочинные ножики, шелковые бантики. Прибыв в Ужгород, оба миссионера тотчас поняли, что стеклянные бусы являются в Подкарпатском крае недостаточно веским аргументом в пользу религии. Поэтому они продали все свои подарки оптом ужгородскому торговцу Брудерману, не перешедшему, правда, в пресвитерианскую веру, но давшему ценные указания обоим миссионерам, как можно и нужно «обращать» людей под Карпатами. После разговора с Брудерманом американцы сразу почувствовали себя на русинской земле как дома.
Пресвитерианская религия распространялась в Подкарпатском крае невероятно быстро. Безработные, не получавшие никакого пособия солдаты-инвалиды, живущие попрошайничеством, вдовы и сироты убитых на войне и те, кто бежал от румын на занятые чехами территории и жил там под открытым небом, с удовольствием переходили в новую веру, которую часть народа называла американской религией, потому что распространяли ее американцы, другая же часть — религией доллара, так как каждый человек, принявший пресвитерианскую веру, получал от миссионеров одну Библию и пять долларов. В это время пять долларов стоили уже триста чешских крон, а триста чешских крон — это был недельный заработок квалифицированного рабочего. В Подкарпатском крае было много людей, по два раза перешедших в новую веру: у отца Гордона и у отца Брауна. Были и такие, кто переходил пять и шесть раз.
Калека Петер Шонка, бывший солдат, семь раз сам принявший религию доллара, поехал в Оссателеп, о котором почему-то забыли миссионеры. Шонка сговорился с жителями Оссателеп, что он привезет к ним одного из миссионеров, если каждый из тех, кто перейдет в новую веру, даст ему за посредничество по одному доллару. Получив от Гордона по пяти долларов, жители Оссателеп не хотели даже узнавать Шонку. Тогда Шонка подал в суд на новых пресвитерианцев. Ходла арестовал его и отослал в иллавскую тюрьму.
Греко-католический поп, кальвинистский пастор и еврейский раввин, рьяно агитировавшие вначале против американских миссионеров, быстро утихли. От возвращающихся в старую веру людей они стали взимать по доллару и хорошо зарабатывали. Неплохо наживались и те, кто менял полученные земляками из кармана отца Гордона или отца Брауна доллары на чешские деньги.
Два американца были, очевидно, слепы, потому что ни один из них не замечал, что их обманывают и над ними смеются. В качестве секретарей и переводчиков они взяли русин, возвратившихся из Америки, которые загребали, конечно, кучу денег. В то время как духовные отцы проповедовали народу о царстве божием, их секретари и переводчики рассказывали людям об Америке, где доллар такая же обыденная вещь, как в Подкарпатском крае клоп и вошь.
У отца Брауна служил секретарем двоюродный брат сойвинского Вихорлата. У него не хватало левого уха, но народ все же называл его не одноухим, а двуязычным Вихорлатом. Двуязычный Вихорлат не только побывал в Америке, но отсидел даже два с половиной года в американской тюрьме за поножовщину. Не напрасно звали его двуязычным — говорить он умел много и говорил интересно. На религиозных митингах он всегда выступал после отца Брауна.
— Америка, братцы, это — страна настоящей свободы. Там вы можете делать что хотите. Если вас поймают и бросят в тюрьму, тем лучше для вас. Потому что в Америке люди даже в тюрьме живут лучше, чем у нас, чтобы не сказать — лучше, чем у нас епископ. Чего я только не жрал, сидя в нью-йоркской тюрьме! Утром — кофе, молоко, чай, сыр, ветчину, сало, салями, рыбу… ну, у меня нет времени, чтобы перечислить все, что я там ел. Вы не знаете даже названий большинства блюд, которые я там ел, а вкус их таков, что даже у жупана слюнки потекут при воспоминании о них.
— А как там можно попасть в тюрьму? — спросил какой-то однорукий солдат.
— Пустяки! Укокошишь кого-нибудь ножом или топором — и ты в тюрьме.
— А если я тебя укокошу, двуязычный Вихорлат, то тоже попаду?
— Если меня — попадешь в ад. Впрочем, меня ты не укокошишь. Посмотри!
И помощник миссионера Вихорлат, быстро сняв рубашку, показал, какие у него мускулы. Некоторые из слушателей даже ощупывали их.
— Прямо железные!
— Ну, кто хочет сказать что-либо против новой религии? — спросил торжественно Вихорлат.
Против новой веры ни у кого возражений не было.
Возвратившиеся в старую веру не замечали, чтобы в них оставалось что-либо от той религии, которую они исповедовали в течение нескольких дней за пять долларов. Что такое пресвитерианская религия, люди не знали, даже перейдя в нее. Но то, что Америка — прекрасная страна, настоящий земной рай, — этого они не забыли, даже возвратившись в старую веру. Если бы и теперь так же можно было выезжать в Америку, как до войны, половина страны эмигрировала бы туда. Но так как ворота Америки были закрыты для эмигрантов, то единственное, на что можно было надеяться, чего можно было желать, это чтобы за двумя миссионерами последовало в Подкарпатский край как можно больше американцев. Этому обрадовались бы даже те, кто и за пять долларов не сделался пресвитерианцем.
