— Кого-то ведут на казнь! — крикнул он и, часто крестясь, стал громко молиться за спасение души приговоренного к смерти человека.

Увидев Лихи, Каминский отпустил хрипевшего и задыхавшегося Михока. «Унгварский Хефер» взял представителя чехословацкой демократии под руку и потащил его на трибуну. Затем глазами дал знак Бескиду следовать за ними.

В тот момент, как музыка умолкла, Бескид поднялся на трибуну. Лихи, все еще не знавший, наяву ли это происходит или во сне, сел в крайнее кресло справа. Бескид уселся на председательское место, указал Каминскому на кресло слева и затем, схватив лежащий на столе колокольчик, стал изо всех сил трясти его обеими руками.

Постепенно весь зал затих, только Михок еще некоторое время ругался. Но вскоре соседям удалось утихомирить и его.

— Братья! — начал Бескид елейным тоном. — Помолимся за тех, кто пожертвовал своей жизнью за свободу русинского народа.

«Он не так глуп, как мне казалось, — думал Кавашши, куривший сигару у окна. — Но что было бы, если бы я спросил его: кто это такие, умершие за свободу русинского народа!»

И Кавашши про себя перечислил все армии, которые воевали за последние пять лет на русинской территории и которые все до одной утверждали, будто воюют именно за освобождение русинского народа.

Кто-то сквернословил по поводу того, что его привезли сюда, другой молился, чтобы выбраться из западни.

— Предоставь слово твоему челяку, — шепнул на ухо Бескиду Каминский.

— Сначала я сам разъясню…

— Нет, так будет нехорошо. Пусть сначала Лихи попросит нас от имени чешского народа, а потом ты, от имени русинского народа, выполнишь его просьбу.

Бескид колебался. Каминский не дождался его ответа и крикнул громким голосом:

— Слово имеет представитель чехословацкого народа, господин советник Лихи!

Услышав свою фамилию, Лихи встал. Тронутый значением этой исторической минуты, он был бледен. Углы его рта дрожали. Он расставил длинные руки, будто хотел обнять все Национальное собрание, весь освобожденный русинский народ.

— Глубокоуважаемое Национальное собрание! — заговорил он очень тихо.

В зале воцарилась мертвая тишина. Кавашши бросил окурок сигары в открытое окно во двор.

— От имени братских чешского и словацкого народов я с любовью приветствую представителей освобожденного русинского народа!

Находившиеся в зале поняли наконец, что собрание, принятое ими за глупую, циничную шутку, является действительностью.

— Значит, мы не арестованы?! — сказал вполголоса берегсасец Кохут.

— На этот раз мерзавец Каминский не соврал! — сказал значительно громче Михок.

— Но тогда зачем же нас привели сюда жандармы? — возмущался берегсасский поп.

— Разве за патриотами нужно посылать жандармов? За представителями русинского народа!

— Разве мы собаки?..

— Разве мы большевики какие-нибудь?

Лихи продолжал говорить. Почти поэтически рисовал он счастливое будущее русин. Не понимая по-русински, он находил, что делегаты высказывают свое одобрение, пожалуй, слишком громкими репликами, и удивился, почему Бескид так сердито трясет колокольчиком. Но воодушевление окрыляло советника, и ни громкие реплики, ни резкий звук колокольчика не могли удержать льющийся из его уст поток слов.

— Мои дорогие братья русины!

Михок был зол, собственно говоря, не на челяка, а на Каминского, обманувшего его тем, что на этот раз он, в виде исключения, не врал. Но поднятую с пола пустую коробку из-под сардин он бросил все же не в Каминского, а в Лихи. Он целился хорошо — коробка ударила прямо в грудь воодушевленного оратора. Но еще лучше метил Томашек из Перечень, попавший большим куском хлебной корки оратору в лицо. Из носа Лихи потекла кровь. Оратор пошатнулся, но продолжал говорить. Однако слов своих не слышал даже он сам.

Одни из сидящих в зале громко хохотали, другие сердито орали, грозя кулаками по направлению председательской трибуны, куда теперь уже густым дождем летели куски хлеба, коробки из-под консервов, луковицы, кости. Каминский спрятался за кресло, Бескид тряс председательским колокольчиком под столом.

Лихи держался, но не долго. Одну минуту он думал о мучениях, но в следующую минуту — уже о бегстве. И если для мученичества у него не хватило таланта, то для бегства его оказалось достаточно. Он определил положение одним взглядом — к двери нельзя было пробраться, к окну — можно.

Он выскочил через окно во двор и через четверть часа был уже у генерала Пари.

Беседа между представителем великой французской демократии и представителем Чехословацкой республики происходила без свидетелей, с глазу на глаз. И хотя Лихи впоследствии очень много рассказывал и немало даже писал о том, что он видел и пережил в Подкарпатском крае, об этой беседе он никогда ни единым словом не упоминал. Но генерал Пари охотно рассказывал в кругу интимных друзей о происшедшей между ним и Лихи дискуссии.

— Представьте себе, — говорил генерал, — этот близорукий профессор, который, если не ошибаюсь, был в то же время антиалкоголиком и вегетарианцем, хотел послать против Русинского национального собрания отряд пулеметчиков и даже артиллерию и броневики. Напрасно я уверял его. «Позвольте, дорогой господин советник, нельзя же воздействовать на членов Национального собрания насилием», — он хотел во что бы то ни стало расстрелять, растоптать несчастных народных представителей. Я вынужден был отпаивать его бромом, чтобы он несколько успокоился. Но даже когда под влиянием брома он чуть не заснул, даже и тогда он не хотел мне поверить, что армия существует не для того, чтобы давить на волю Национального собрания, а для того, чтобы придать должный вес его решениям.

— С тех пор я и говорю, — так обычно заканчивал генерал Пари свои воспоминания, — что самый кровожадный человек — это демократ-пацифист, профессор, которому наступают на мозоль, когда он намеревается спасти человечество.

Лихи напрасно требовал энергичных мер. Пари никак не соглашался применять против Русинского национального собрания насилие. Наоборот, он еще больше усилил отряд, охранявший дверь и окна гимнастического зала, и дал строгий приказ никого туда не впускать, так как никто не имеет права мешать совещанию народных представителей. Правда, солдаты следили не только за тем, чтобы в гимнастический зал никто не входил, но и за тем, чтобы никто не выходил оттуда.

Да и зачем бы членам Национального собрания выходить из гимнастического зала? Пищей и питьем они были обеспечены на несколько дней, у подавляющего большинства имелась с собой и постель.

Так думали члены Национального собрания. Но они ошиблись.

В гимнастическом зале не было одной вещи: того подсобного помещения, в котором нуждается каждый человек. Члены Национального собрания обильно кушали и основательно пили из больших бутылок в плетенках. Не удивительно, что они очень скоро осознали, насколько важным является наличие этого подсобного помещения.

Об отсутствии всего остального можно было забыть при большой дозе сливовицы, — сказал позднее Каминский, вспоминая о Национальном собрании, — но об этом нельзя.

Каминский, впоследствии агитировавший то за, то против чехов, рассказывал, когда оказывался против них, что отсутствию такого помещения, и только этому, нужно приписать то, что Национальное собрание единогласно вынесло решение, сделавшее Подкарпатский край частью Чехословацкой республики.

Воодушевленную резолюцию составили Каминский и Кавашши. Они же были во главе делегации из девяти человек, которая поехала с этой резолюцией в Прагу.

В следующие за наменьской битвой недели Пари отошел от непосредственного руководства армией и занялся большой политикой. Во время войны его деятельность выражалась только в том, что он подписывал посылаемые в Париж сообщения. Интервенцию против Венгерской Советской республики — организацию наступления с востока на эту окруженную со всех сторон маленькую страну — он поручил румынскому генералу Мардареску. Мардареску со своей стороны уполномочил нескольких полковников вести военные дела, сам же занимался грабежом на «очищенной территории». Эту работу он исполнял с большим умением, энтузиазмом и примерной основательностью. Если он посещал какое-нибудь образцовое хозяйство, ни одно животное, ни одна машина не ускользали от его внимания. Если он накладывал руку на какой-либо завод, то на этом месте оставалось одно только заводское здание. Если он попадал в помещичьи усадьбы, то увозил оттуда не только всю домашнюю обстановку, но даже и паркет. И хотя все награбленное он продавал за бесценок через своего агента Андора Молдована, все же нажил огромные деньги на этой «священной войне против большевизма». Половину своей прибыли он добросовестно передавал генералу Пари — на финансирование «идейной борьбы с большевизмом». Таким образом, заключенное с Мардареску соглашение давало Пари не только свободное время, чтобы заниматься политикой, но и обеспечивало также денежными средствами на покрытие расходов его блистательной свиты.