Каждый год, когда публикуются цифры расчётного баланса, этот день бывает днём радости и ликования:
— Цифра вывоза — показатель процветания страны. Мы всё вывозим и вывозим!
Забывается при этом, что вывозится не избыток, а последнее. Мы молимся этому божеству, которое называется «расчётным балансом».
Каких-каких жертв мы не приносим! Питаемся тухлыми яйцами, чтоб свежие продать за границу, отказываемся от лакомого куска, чтоб полакомились иностранцы, едим хлеб с мякиной, чтоб хороший хлеб весь продать.
Приносим жертвы и ещё радуемся.
Что уж совсем забавно!
Мне кажется, что день, когда опубликовываются цифры расчётного баланса, справедливее должен был бы быть днём всеобщей печали.
Плакать в такой день приличнее, чем предаваться веселью.
И чем громче, чем крупнее цифра нашего вывоза, тем глубже, сильнее и искреннее должна быть общая печаль.
Это будет логичнее.
Ведь это значит:
— Другие будут есть, а не мы!
После Нижнего (Трагедия)
Действующие лица:
Аркадий Счастливцев, актёр и пеший путешественник.
Тит Титыч Брусков, московский 1-й гильдии купец, мануфактур-советник и тоже пеший путешественник.
Погорелая баба.
Действие происходит по совершённом окончании ярмарки в первых числах сентября.
Сцена представляет полотно Нижегородской железной дороги. С одной стороны выгоревший в прошлом году лес, с другой — выгоревшая в этом году деревня. Посредине дорога, называемая «Владимиркой». Вообще пейзаж неутешительный. Аркадий Счастливцев и Тит Титыч Брусков, с котомочками за плечами, идут по шпалам друг другу навстречу, сталкиваются и чуть не стукаются лбами.
Брусков. Аркашка?!
Аркадий (радостно). Как есть весь тут, Тит Титыч!
Брусков. Откуда и куда?
Аркадий. Из Москвы в Нижний. На сезон. А вы-с?
Брусков (со вздохом). А я из Нижнего в Москву!
Аркадий (с удивлением). Вы пешком?
Брусков (гневно). В спальном вагоне международного общества, в отдельном купе! Не видишь, что спрашиваешь?!
Аркадий. Нет-с… я так-с… Для моциона, мол, пешком идёте? Для здоровья то есть? Или по обещанию?
Брусков (мрачно). От протестов!.. Сядем, Аркадий!
Аркадий. Где же-с?
Брусков. Обгорелых пней-то мало? Чего-чего… (Садятся.) На что, брат, поедешь? Когда в кармане, вместо денежных знаков, — документ. А на том документе написано: «Ходил я, нотариус, но дома его не нашёл»… Вот и весь мой вид! А как я в своё время жил!
Аркадий. Хорошо-с?
Брусков (воодушевляясь). Как я кутил! Как я кутил! Дым по ярмарке коромыслом шёл! Арфисток в шампанском купал, — по сто рублей платил, чтоб лезла. Стрюцких заставлял живым стерлядям головы откусывать. Официантам морды французской горчицей, первый сорт, мазал. С Откоса куплетистов турманом пускал и за разорванные фраки наличными платил! (С вдохновением.) Сижу я раз у Барбатенки. Помнишь? Только было в градусы вошёл, в зеркало бутылкой Ледеру нацелился, а Николай Густавович, — полицеймейстер в Нижнем был, — тут как тут. Положил это он мне руку на плечо. «Ты, — говорит, — у меня, — говорит, — давно на примете, — говорит». (Утирая слезу.) Вспомнить лестно! А ныне? Лишён! Всего лишён! С товаром и без денег! По шпалам иду! Каково это: с купеческой-то душой да по шпалам!
Аркадий. Нынче, действительно, Тит Титыч, такого оживления на ярмарке нет!
Брусков (махая рукой). Какая ярмарка! Канитель!
Аркадий. Нынче и арфистки уж нет! Воспрещена!
Брусков. И хорошо, что воспрещена! Для неё же лучше! Всё одно, по таким делам с голода бы сдохла! И в шампанском бы нынче не выкупали! Так бы и ходила ярмарку не мытая.
Аркадий. Нынче, Тит Титыч, везде нравственность вводят. Нынче о нравственности большое попечение имеют!
Брусков (сердясь). Нравственность! Нравственность! А ежели по векселям не платить, — это нравственно? Нет, ты мне по векселю в срок заплати! Вот это я понимаю — нравственность! Скоро вот совсем денежных знаков ни у кого не будет, — все поневоле станут нравственны. Нравственность!.. (После паузы.) Ты вот что, Аркадий… Я хотел тебе сказать… Помнится мне, мы с тобой в последний раз на ярмарке у Наумова в гостинице встретились…
Аркадий. У Наумова, как же, в двухсветной!
Брусков (басом). Ты у меня тогда сто рублей занял. До завтра, на честное слово!
Аркадий (беспечно). Всё может быть-с!
Брусков (глядя в сторону и тихо). Так не можешь ли хоть ты… в счёт долга… немного… по пятаку за рубль…
Аркадий (весело смеясь). Нашли, Тит Титыч, у кого спрашивать! Какие же у актёра могут быть деньги? У актёра теперь марки, а не деньги!
Брусков. И имущества у тебя никакого нет?
Аркадий. Какое же у меня может быть имущество? Узелок с фарсами. С французского, с немецкого, — вообще русские пьесы. Так они гроша медного не стоят.
Брусков (со вздохом). Так! Ни денег ни имущества! (Еще раз вздыхая.) Современно и в порядке вещей!
Аркадий. А у вас, Тит Титыч, в узелочке что?
Брусков (хлопая по узелку рукою). Векселя. Протестованные!
Аркадий (беспечно). И охота вам такую дрянь с собой носить!
Брусков. Всё-таки иногда от скуки хоть векселя почитаешь! Имена-то какие под ними! Имена-то!
Аркадий. Не платят?
Брусков (мрачно). Кто нынче платит!
Аркадий. Завели нынче, Тит Титыч, пренеприятную манеру не платить денег! Всё больше громкими словами отделываются! Громких слов сколько хочешь, а денег ни сантима. Вот хоть бы наше дело взять! В старину было куда проще. Актёр ты, — и говорят про тебя: «актёрствует», купец — «купечествует», военный — «воюет». А теперь все «государственным служением» занимаются. Я вот в фарсе вторым комиком служу, по сцене, — извините меня, — без пьедесталов при всей публике хожу. А про меня на съездах, в комиссиях говорят: «государственным служением занимается!» Артист! Купец фабрику имеет, — «двигает промышленность, государственное служение!» Да что, Тит Титыч, купец! Газетчик, рецензент даже! На что последний человек! И про того теперь говорят: «Публицист! Государственное служение!» Хотя правов-то им, Тит Титыч, не дают! Нет, шалишь, брат, мамонишь, на грех наводишь! Нам дают, а им нет! Потому мы, актёры, тихие, а они в газетах лаются! И везде эти самые громкие слова. «Вы артист! Ваше дело — государственное служение!» А только денег при этом всё равно не платят. А я, Тит Титыч, так понимаю. Ежели я тоже государственным служением занимаюсь, так и пусть мне каждое 20-е число из казны жалованье платят! А громкими словами сыт не будешь!
Брусков (со вздохом). Насчёт громких слов ты правильно. Много нынче громких слов развелось. И у нас тоже. «Всеобщий кризис» или ещё «временно затруднительные обстоятельства», опять-таки: «неизбежные всеобщие жертвы». (Оживляясь.) Дозвольте! Жертву я очень даже хорошо понимаю! И завсегда жертву жертвовать готов. Такое дело купеческое. На приют там, либо на малолетних жуликов, либо на девиц, которые заблудящие. Пущай господа балуются! Я со своей стороны жертву от барыша завсегда принести готов и медаль получить тоже. Но помилте! Ежели миткаль — 4 с половиной копейки аршин! Это уж не жертва, а разорение!
Аркадий (с рассуждением). Не поймёшь, отчего это так плохо нынче у всех дела идут! Взять наше дело тоже! Ну, как тут театру существовать можно, когда все люди рецензентами поделались!
Брусков. Как все люди рецензентами?
Аркадий. Ей Богу-с! Приезжаем мы этим летом в город один с поездкой. Ждём публики. Приходит городской голова, — бесплатный билет пожалуйте: «Я рецензент, в местной газете пишу». Члены городской управы — рецензенты. Служащие контрольной палаты — сплошь рецензенты. «И должность, — говорят, — наша такая, контрольная, к рецензированью располагает!» И все по бесплатным билетам! Да что! Прокурор приходит: «Я в столичные газеты про вас рецензии посылаю!» А? Прокурор! Ему бы этих рецензентов сажать, а он сам занимается! Познакомился, наконец, с акцизным с одним. Один не рецензент в городе оказался. «Что бы, — говорю, — вам в театр сходить!» — «Вот ещё, — говорит, — я лучше в винт по маленькой сяду. Тут выиграть можно, а в театре что выиграешь? Заплатил за место, — пиши пропало. А что играли, я завтра в газетах прочту. Нынче столько рецензий пишут!» И точно! Взглянешь в газеты, — одни рецензии. Только про театр нынче и пишут! По-моему, даже непатриочно. Словно у нас, кроме театра, ничего в отечестве и достопримечательного нет! Ну, хорошо, однако! У нас потому дела не идут, что публики платной нету, все сплошь — один рецензент! А у вас?
