— За что же нас-то посылали, если она сделала то же, что и мы, и ей ничего.
Я был тогда в Корсаковске. Ждали приезда одного лица, и весь Корсаковск знал, что старики Жакомини подают жалобу на лицеприятие чиновника С.
Это лицо, которое должно было приехать, ждали, как Бога. И во всём Корсаковске не было других разговоров.
В воздухе чуялось:
Он приехал.
Когда старик Жакомини, в присутствии г. С, подал приехавшему жалобу, — приехавший, даже не прочитав жалобы, крикнул:
— Что? Жалоба на начальство? В ноги!
Жакомини стоял, как поражённый громом.
— В ноги г. С! На колени! Проси, чтоб он тебя простил, что ты на него жалуешься!
Старик Жакомини встал перед г-ном С. на колени, поклонился ему в ноги и сказал:
— Простите!
Толпа молча смотрела.
Что чувствовал каждый, — судите сами.
Это происходило на далёкой окраине, «не в России».
Но если бы знали все, от небольших чиновников, посылаемых для ревизии, до крупных чинов, с каким нетерпением ждут всегда там, в этой бедной, в этой тёмной провинции приезда каждого человека «из Петербурга»;
Сколько надежд возлагается на каждый такой приезд! Как волнуются, ожидая этого приезда. Как ждут облегчения своих бед, своих нужд, разрешения своих жалоб.
Сколько света ждут!
Она темна, она невежественна, — эта обширная, эта беспредельная неграмотная «провинция».
Там и до сих пор пишут ещё жалобы:
— «Его высокоблагородной светлости господину финансову»…
Действительно, чёрт знает, что такое! И титула такого нет!
Эти неграмотные люди всё ещё, — остаток старых времён! — всё ещё уверены, что «бумаги» надо писать «поцветистее» да «позаковыристей».
Трудно бывает добиться толку от этих цветистых бумаг, уснащённых ещё по-старинному:
— «Посему»… «поелику»… «так как на точном основании»… «имею честь всепокорнейше обратиться с ходатайством о неостановлении»…
Трудно бывает найти сущность под этими грудами цветов старинного канцелярского красноречия.
Но под этими неграмотными, выражениями несуществующими титулами, отжившими свой век канцелярскими фразами таятся живые человеческие страдания, живые человеческие надежды.
Много правды и много исканий правды под этими грудами исписанной «многословием» бумаги.
Не отталкивайте же от себя этих груд!
Немножко снисходительности, немножко терпения, немножко доброты, внимания к этим жалобам, бедам и нуждам провинции.
Ведь вас так ждали!
Прислушайтесь к тому, что говорит вам не совсем складно, часто запутанно и туманно, этот неграмотный человек. И ясным умом и добрым сердцем отгадайте его нужды, его горе.
Немножко доброты, немножко внимания к тем жалобам и просьбам, которыми «осаждают» в провинции. И на первое время и этого будет довольно.
И с каждым разом будет всё слабее и слабее эта туманная туча, поднимающаяся из пропасти, отделяющей Петербург от остальной России.
Эта туча, мешающая вам видеть их, а им видеть вас такими, каковы вы есть.
История одного борова
Это было в рождественский сочельник утром.
Вавочка, забравшись в кухню, играл с поросёночком.
А кухарка Акулина читала в «Листке» про буров, плакала и ругательски ругала Чемберлена:
— Совсем мой подлец! Баб колотит! А? Но варвар?
Поплакав, она впала в меланхолическое настроение.
Меланхолически и рассеянно посмотрела на часы, сказала:
— Надоть готовить!
Меланхолически и рассеянно взяла Вавочку и зарезала. Меланхолически и рассеянно его выпотрошила и положила в кастрюлю вариться.
А поросёнку дала шлепка:
— Генеральское дитя, а по куфням шляешьси!
И, несмотря на отчаянный визг, отнесла к няньке:
— Возьми пащенка!
Нянька дала поросёнку тоже шлепка и положила в Вавочкину постельку:
— Лежи, подлый!
Она думала в это время:
— Подарят на праздник шерстяного или подлость?
Поросёнок от визга и от побоев заснул в Вавочкиной постельке.
А Вавочка в это время уж закипал в кастрюле.
Так произошла эта замена, имевшая для поросёнка большие последствия.
Как никто не заметил этой замены, — можно объяснить только праздничным временем, когда всем «не до того».
Когда вечером на ужин подали Вавочку под хреном и сметаной, — Вавочка возбудил всеобщий восторг.
Все ели его с удовольствием.
А генерал Бетрищев, съев рёбрышко, попросил ещё и заднюю ножку:
— Не поросёнок, а, прямо, младенец!
На что матушка Вавочки с гордостью ответила:
— Свой!
Это слово заставило генерала Бетрищева даже вздохнуть:
— «Свой»! Это напоминает доброе, старое, помещичье время!.. Тогда хоть свиньи-то настоящие водились. А теперь что? Что за время? И свиней даже настоящих нет!
На что Вавочкин отец, большой остряк, заметил:
— Свиней нет, — перед свиньями!
И взял себе «переднюю ножку».
А поросёнок, между тем, играл с детьми.
Перед тем, как съехаться детям, его разбудили, одели в чистенькое, нарядное платьице.
И одно только было странно: младенец ни за что не хотел стать на ножки, а бегал по комнате на четвереньках.
Сколько его ни уговаривали:
— Вавочка, не надо на четвереньках бегать. Бяка! Вавочка, стыдно мальчику под кровать бегать. Ляка это! Покажи, как Вавочка на ножках ходит. Сделай тпруа!
Младенец, несмотря на уговоры, бегал на четвереньках.
— Ах, какой он потешный! — радовалась мать, глядя на него.
Поймала его, осыпала поцелуями.
— Ангельчик мой! Жизнь моя! Кровь моя!
И прижала к любящему материнскому сердцу, замиравшему от нежности и счастья.
К гостям «Вавочку» вывели под ручки.
— Он у нас сегодня капризничает, ляка-бяка!
И поросёнок сразу имел колоссальный успех.
— Херувимчик! — воскликнула одна дама. — Прямо херувимчик!
— Вылитый, вылитый отец! — восторгнулась другая.
А генерал Бетрищев сделал ребёнку «козу» двумя пальцами и сказал:
— Молодчина бутуз! Я сам в его годы таким был!
Тут поросёнок завизжал, и все воскликнули:
— Будущий Мазини!
Дети, приглашённые на ёлку, были в восторге от представленного им поросёнка.
Ведь с самого детства мы любим больше животных, чем людей.
Никогда ещё у детей не было товарища более занятного и весёлого.
Его сразу полюбили все.
А особенно маленький графчик Завихряйский.
Маленький графчик сразу влюбился в товарища, бегавшего на четвереньках.
— Он смесной!
И принялся даже сам бегать на четвереньках.
И это на всю жизнь! Он полюбил и привязался сильно.
А это играло огромную роль в жизненной карьере поросёнка, — потому что все, кто соприкасался с семьёй Завихряйских, делались от этого действительными статскими советниками.
Дети никогда, ни на одной ёлке, так не веселились, и когда их взяли развозить по домам, подняли страшный рёв:
— Не хотим! С Вавоськой хотим иглать! Мы Вавоську любим!
— Ах, какой ваш Вавочка милый! Какой он милый! — восторгались родители.
Таким образом, при первом же появлении в «свет» поросёнок имел успех решительный у старых и у малых, — у всех.
Особенное изумление он вызвал у всех, когда воскликнул вдруг:
— Хрю!
Все всплеснули руками:
— Гениальный ребёнок!
— В два года. А? — обращались изумлённые гости друг к другу.
И за «младенцем» с тех пор установилось прозвище:
— «Хрю».
— Он далеко пойдёт! — говорил отец.
А матери уже рисовались те успехи, которые будет иметь её Хрю, её кровь, у светских дам.
Не проходило дня, чтобы Хрю куда-нибудь не отпрашивали.
— Дорогая Екатерина Васильевна! Ради Бога, пришлите к нам вашего милого, милого «Хрю». Мой Кока прямо не может без него жить.
