— Тсс!.. Кругом меня все знают! Не называй меня доктором!

И пока мы ехали в отличной коляске, — он шептал, чтоб не слыхал кучер:

— Говори про меня всё, что хочешь. Что я беглый каторжник. Живу по подложному виду. Убил семью из десяти персон. Но не говори, что я доктор.

И когда после ужина мы остались одни, он посмотрел, не подслушивает ли кто из прислуги, запер двери кабинета и сказал вполголоса:

— Я знахарь, а не доктор. Не строй удивлённых глаз. Вот как вышло. Я приехал сюда без копейки и остановился где-то, скорей на постоялом дворе, чем в меблированных комнатах. Всю дорогу я думал: «Не броситься ли под поезд?» Усталый, разбитый, — а тут через перегородку охает хозяйка. «Что с вами?» — «Ой, милые, поясница!» Я не знаю, что меня дёрнуло пошутить, — это была минута вдохновения: «Это у вас с глаза!» Хозяйка обрадовалась, словно я ей сто рублей подарил: «Вот, вот, батюшка! Я и сама думала, что беспременно с глазу!» Пошёл в аптеку, накупил ей разной дряни. Наутро как рукой сняло! Так, пустяки были. Но к полудню в коридоре у моих дверей уж дожидалось пять пациентов из того же дома. Один испорченный, один чем-то опоённый, один, на которого напустили, человек, у которого заболел глаз оттого, что он посмотрел на собаку не в надлежащую минуту, и человек, на которого на самого посмотрела старуха-цыганка. На третий день у меня было уж 50 пациентов. Весть о приехавшем в город знахаре облетела всю улицу и переходила на соседние. А на четвёртый день у постоялого двора остановилась карета: «Здесь живёт знахарь?» Чем я их лечу? Я хожу в аптеку, покупаю нужные лекарства и лечу. Лечу как следует. Одним помогает, другим нет. Но известие о каждом «исцелении» — относительно меня говорят «исцеление» — облетает весь город и увеличивает мою славу. Меня даже хотели выслать! — похвастался он. — Но нет, брат! Трудно! У меня лечится губернатор! Ты посмотри часы моего приёма. Бедных — бесплатно. Интеллигенция окупает всё: дом, лошадей, имение, деньги в банке. И знаешь, к какому я пришёл убеждению?

— К какому?

— Что из меня вышел бы отличный доктор! У меня есть талант. Я хорошо лечу. Конечно, я не отстаю, я слежу за наукой. Но, разумеется, втайне! Ради Бога, это между нами! Выписываю книги на чужое имя, держу их под секретным замком, а читаю запершись. Он вздохнул. Мне жаль только коллег! За это время один повесился с голоду, другой впал в меланхолию, сидя один и ожидая пациентов. Остальные — кто уехал из города, кто из четырёх-пяти комнат переехал в одну. А я, — как видишь! Впрочем…

Он вскочил с места и беспокойно забегал по комнате.

— Завёлся тут за последнее время один кузнец. На какой-то воде с калёного железа, говорят, лекарства готовит. Врёт, конечно, шельма! Но сильно практика к нему пошла. Я было уж справки наводил: «Точно ли кузнец? Может, кончил академию и говорит только, что кузнец?» Хотел изобличить. Да нет! И по паспорту — кузнец. Разве живёт только по подложному документу!

Приятель вздохнул.

— Вот, брат, дела! А всё-таки… приношу пользу людям и лечу их настоящей медициной. Хоть и против их воли!

И он улыбался жалкой и виноватой улыбкой человека, которого обвиняют в краже:

— Хотел поправиться и зажить честной жизнью!

Специалисты переживают тяжёлое время.

У вас есть судебное дело. Вы хотите идти к адвокату.

— Что, батюшка, адвокат? Тут есть один знающий человек, никакой юриспруденции не учился, а так вам дело обмозгует…

Вы нездоровы.

— Зачем к доктору? К какому доктору? Тут есть один… не то из Бухары… не то из Тибета… Никакой этой самой медицины не знает…

И девять из десяти идут к «знающему человеку» и к человеку не то из Бухары, не то из Тибета.

Шут его знает, откуда он, но он никакой медицины не изучал. Вот что главное!

У него и надо лечиться.

И в «знающем человеке» самое ценное, что он никакой юриспруденции не изучал.

С ним и надо советоваться!

Насчёт метеорологии надо у инженера спросить. А вот насчёт инженерных работ, нет ли какого метеоролога спросить:

— Как бы русло Волги очистить?

Если бы г. Грибоедов занялся вопросом, как надо строить железные дороги, он имел бы у публики такой же успех, как г. Демчинский, предсказывающий погоду.

Чем объяснить всё это?

Гг. специалисты объясняют невежеством публики.

Но не виноваты ли чем-нибудь и сами гг. специалисты, если к ним почему-то потеряли веру?

Что такое г. Демчинский сейчас?

«Кузьмич метеорологии».

Из ста «верящих в предсказания Демчинского» едва ли десять внимательно их проверяли и едва ли один знает, в чём состоит его теория.

— Луна… притяжение…

Многие ли «в такую глубь» вдавались?

Для большинства просто:

— Появился, слава Богу, и в метеорологии знахарь!

И перестали верить докторам!

Гг. специалистам остаётся только развенчать его и доказать, что это только знахарь.

Если они могут это, — и в особенности если это так легко, по их словам, сделать!

Но развенчать публично, торжественно, на настоящем диспуте.

А не задушить новую идею келейно, в своём кружке.

Чтобы мы даже не могли слышать её писка.

И затем объявить:

— Она была мертворождённою.

Диспуты-пародии теперь в моде.

Но пусть не на диспуте-пародии, а на настоящем, свободном диспуте Галилей улыбнётся г. Демчинскому:

— В своей теории вы забыли об этом. Но всё-таки ж земля вертится!

А зачем же вы делаете из г. Демчинского маленького Галилея?

 На одной из «пятниц аквалеристов» разыгрался следующий анекдот:

Сели ужинать и, по обычаю, принялись за анекдоты.

Обыкновенные анекдоты, мужские.

Старый, почтенный художник встал и объявил, что он уходит:

— Среди художников уместнее было бы говорить об искусстве, чем рассказывать «мужские» анекдоты!

Это вызвало оживлённый обмен мнений.

Один из молодых художников защищал анекдоты такими убедительными словами, которые даже не во всяком анекдоте встретишь.

Старый художник, защищаясь, взял стул в виде аргумента.

Но до сражения, слава Богу, не дошло.

Когда на следующий день явились с извинениями к старому, почтенному художнику, оказалось, что старый, почтенный художник от волнения и огорчения занемог.

«Так кончился пир их бедою».

Два года тому назад, в одну из пятниц, предвкушая и даже волнуясь, я подъезжал вечером к академии.

Пятница, как на грех, была особенно «чреватой».

— Вы будете сегодня в Александринском театре? Новая пьеса.

— Нет.

— Вы в Мариинском? Там тоже первое представление.

— Тоже нет. Я еду сегодня на «пятницу акварелистов».

«Пятницы акварелистов».

Сколько о них приходилось читать, слышать, мечтать.

Попасть в этот заколдованный круг.

Быть среди «необыкновенных людей».

Тут что ни человек, то талант. У всякого в душе искра Божья. У кого и пламя.

Унестись от прозы жизни в интересы искусства.

Сколько я услышу, сколько увижу. Споры, разговоры об искусстве.

Какие новые идеи я вынесу отсюда? Во что моя вера будет поколеблена? Что новое заставит меня думать, грезить?

Несколько человек рисовали с натуры. Кто-то из артистов пел. В общем было скучно.

Наконец, уселись ужинать, и всё ожило: полились анекдоты.

Несколько человек, претендующих заменить «незаменимого» И. Ф. Горбунова[33], взапуски старались перед нами, резались, рассказывая анекдоты.

Было скучно, как везде.

Впрочем, не везде. «Внизу» теперь интереснее, чем «наверху».

Отчего это?

В обществе приказчиков стараются говорить «о высоких материях».

В обществе интеллигентных людей пробавляются приказчичьими анекдотами.

В то время, как приказчики стараются возвыситься до интеллигенции, интеллигенция старается принизиться до приказчиков.

Впрочем, художники не должны особенно огорчаться анекдотическим упадком их когда-то знаменитых «пятниц».