Брехунок начал с электростанции. Каким чудом удалось ему при арестованном счете в банке закупить оборудование, — в колхозе не могут понять и до сих пор, но в ту осень на Ваче начал подниматься каменный домок электростанции, из лесу, мотаясь в раскисших колеях дороги, тянулись подводы с бревнами. О строительстве электростанции писали газеты, в областной даже фотографию напечатали, и Брехунок стал едва ли не самой заметной фигурой в районе. Зима приостановила стройку, а весной, когда можно стало продолжать работу, Брехунка из села словно вешней водой смыло. Обнаружилось, что многие материалы расхищены — недаром, видно, Брехунок всю зиму с дружками бражничал; колхоз оказался в таком положении, что и вспомнить-то тошно!

В ту самую осень, когда имя Брехунка начало греметь по району, уверовавший в него Василий Авдеич на одном из собраний внес предложение восстановить колхозный сад.

Скрипнув хромовыми сапогами, Брехунок поднялся за столом, веско бросил:

— Правильно, Василий Авдеич. Надо украшать Родину садами!

Слова были сказаны хорошие, но на другой день, когда Василий Авдеич пришел в правление и заговорил о саде, Брехунок досадливо отмахнулся:

— Не до этого, старик. С электростанцией бы как-нибудь выпутаться.

Нынешнего председателя, Виктора Алексеевича Рожкова, избрали три года назад, в зиму. Избрали довольно равнодушно, не только не возлагая на двенадцатого председателя особых надежд, но отнесясь к нему более настороженно, чем к его незадачливым предшественникам. Причина этой настороженности крылась в том, что в колхоз Рожков прибыл прямо из кресла директора лесозащитной станции. Конечно, мужики знали и слышали, что по призыву партии в колхозы идут лучшие коммунисты, но липовцы — народ тертый, и немногие верили в то, что директор, городской человек, поехал в деревню своей охотой. Проштрафился, поди, на чем, а всяких «штрафников» в «Новой жизни» уже бывало и перебывало…

Не внушал особого доверия новый председатель и своим видом. Представительный, в очках, в городском пальто и каракулевой шапке, он ходил по утонувшим в навозе фермам, постукивая озябшими, в ботинках и галошах, ногами, присматривался.

— Брехунок электростанцией ославился, а этот еще что похлеще придумает, — посмеивались колхозники. — Погоди, он-те удивит!

Но председатель словно нарочно старался ничем липовцев не удивлять. Затемно возвращаясь с ферм в правление и оттирая красные с мороза уши, он усаживался рядом с бухгалтером, придвигая почерневшие от времени счеты все такой же чисто выбритый и опрятный, как и в первый день своего приезда. Пальто и галоши он, правда, вскоре сменил — холода в ту зиму загнули такие, что не приведи господь! — но под полушубком, когда раздевался, неизбежно оказывался синий пиджак, чистая сорочка и черный галстук. Что-что, а держать себя в аккурате новый умел.

С чего и когда начали поправляться дела в «Новой жизни», вспомнить сейчас трудно. Может, с того мартовского дня, когда председатель привез из области кредит, пустить который решили на животноводство; или, к примеру, с мая, когда липовцы чуть не ежедневно начали сдавать свинину; или, наконец, с той незаметно, исподволь взятой председателем линии, когда весь бывший актив из собутыльников Брехунка оказался в стороне, а на первый план, словно из тени выдвинутые, вышли такие, как свинарки да доярки — самые безголосые и самые работящие люди колхоза.

Припомнить весь ход этих событий поодиночке — малоприметных и будничных — сейчас, конечно, трудно; но одно Василий Авдеич помнит так ясно, словно вот только сию минуту вернулись они с Лушей из правления домой и, удивленные, молчаливые, положили на стол сто шестнадцать рублей на двоих. Не велики и деньги, да не в стоимости их суть была!..

Первый денежный аванс на трудодни убедил липовцев больше, чем любые хорошие слова. О председателе заговорили с уважением, и только Василий Авдеич раньше всех поверивший когда-то Брехунку, помалкивал.

Лето выдалось богатое, обильное. «Новая жизнь» впервые за последние годы успешно выполнила план хлебосдачи, отощавшие было за долгую суровую зиму коровы отъелись на густых травах, прибавили надой, свиней стали откармливать еще больше, и в колхозной кассе зашевелилась живая копейка.

В погожий сентябрьский день Василий Авдеич работал на току, когда председательские дрожки резво простучали по ветхому деревянному мостку и остановились у только что провеянной кучи зерна.

В коричневых полуботинках, в синих отутюженных брюках с пятнышком мазута на левой штанине и в белой рубашке с открытым воротом, Виктор Алексеевич обошел ток, поговорил с колхозниками и неожиданно предложил:

— Василий Авдеич, давайте съездим — сад поглядим. Дело тут все равно к концу.

Говорил он деловито, узкие карие глаза его смотрели из-под очков спокойно, но что-то в душе Василия Авдеича податливо дрогнуло. Он кивнул и молча, с нескрываемой поспешностью, уселся позади председателя, обхватив ногами узкое и жесткое сиденье дрожек.

Через неделю на заседании правления колхоза Василий Авдеич был назначен садовником и с первых чисел октября, словно помолодев, бегал и покрикивал на своих помощников, снимающих с автомашины коричневые тонкие саженцы. По вечерам, когда сад пустел и самому главному садоводу давно уж пора было домой, он все медлил. Стоя под синим, усыпанным звездами небом, веря и не веря, Василий Авдеич прислушивался к легкому шуму желтых листочков, трепетавших на приземистых, чуть ли не до самого Вача разбежавшихся яблоньках…

Поздней осенью, когда охваченная холодами земля серебрилась редким снежком, в переполненном, жарко натопленном клубе состоялось общее собрание колхозников «Новой жизни».

Пока усаживались да выбирали президиум, липовцы с интересом поглядывали в левый угол клуба. Там, неподалеку от Василия Авдеича, сидела симпатичная, не больно уж молодая женщина, в коричневом костюме — жена председателя, три дня назад переехавшая из района с двумя ребятами. Работала она там врачом, в правлении говорили, что теперь в Липовке откроют врачебный участок.

По рядам плыл негромкий говор, бабы — так те прямо шеи вытянули, и хотя Василий Авдеич не разбирал слов, он понимал, что легкий доброжелательный шумок этот относится не к врачихе, которой тут еще не знали, а к председателю: семью перевез — значит, навсегда мужик остается.

Не заглядывая в бумажки, председатель рассказывал о результатах, с которыми заканчивает «Новая жизнь» сельскохозяйственный год, называл цифры, которые еще в прошлую зиму показались бы любому из сидящих в клубе неправдашними.

Домой Василий Авдеич возвращался в отличном настроении. Споро поскрипывая по редкому снежку обтянутыми резиной валенками, он представлял, как станет пересказывать прихворнувшей Луше про нынешнее собрание. В доме оказалось несколько соседок, и, едва переступив порог, Василий Авдеич понял: с женой плохо.

Похоронили Лушу в середине мая. Перед самой кончиной, желтая, прозрачная, с трудом хватая синюшными губами воздух, она очнулась, внятно сказала:

— К Паше… хочу…

Сад в ту прошлую весну цвел пышно, осыпая от безмерных щедрот своих землю бело-розовыми звездочками, да так густо, что и ходить-то было боязно! Кремовые звездочки цвета проглядывали даже на иных яблоньках-малолетках; еще вчера, проходя тут, Василий Авдеич бережно обрывал их — рано еще, несмышленышам! — а нынче, впервые не заметив белой пахучей благодати, прошел прямо с кладбища в сторожку и лег, незрячими глазами загляделся в свое прожитое. Не умел он, мужик, говорить об этом и слов таких не знал, а любил он свою Лушу!

Часом позже только что приехавший из района Виктор Алексеевич подогнал дрожки к саду, привязал лошадь к столбу. Медленно, точно выискивая слова, которые ему надлежало сказать, он двинулся мимо белых яблонь, вниз, к Вачу. Потом вошел в сторожку, и так, кажется, ни слова и не сказав, вывел Василия Авдеича за руку, усадил позади себя и резко шлепнул вожжами по вороному крупу лошади.

В доме у председателя в горнице был накрыт к обеду стол, но никого не было. Рожков распечатал бутылку водки, подвинул Василию Авдеичу стакан.