Возмущенный Корнеев резко выпрямился. Так говорить о близких им людях?! Он взял блокнот, тут же швырнул его и, забыв про расшнурованный ботинок, заходил по комнате.

Полина удивленно дернула розовым плечом, отвернулась к стене.

На душе было нехорошо.

Полина, как теперь это случалось нередко, задерживалась. Федор Андреевич сидел у печки, сосредоточенно следя, как потрескивают, изредка вспыхивая летучим синим огоньком, угли.

Подозрения Корнеева, в последнее время совсем было утихшие, вспыхнули с новой силой.

Дней через пять после Нового года Федор Андреевич зашел к Поле. Буфет шумел, была суббота — самый людный день.

Поля весело кивнула:

— Посиди, скоро пойдем.

За окном взвизгнули полозья; распахнув дверь, в буфет вошел припадавший на левую ногу человек в брезентовом фартуке, надетом поверх овчинного полушубка. Он нес перед собой ящик с бутылками.

— Хозяйка, принимай товар.

— Федя, отпусти людей, — попросила Поля, — Я сейчас…

Испытывая чувство неловкости — взгляды всех присутствующих устремились на него, — Корнеев встал за стойку, вопросительно посмотрел на ожидавшего человека.

— Стаканчик плесни.

Федор Андреевич налил стакан вина, закопался в грудке мелких монеток.

— Ладно, — отмахнулся покупатель. — Ты вот у жены поучись. — И заключил не то восхищенно, не то осуждающе: — Ловка!

Уши Корнеева загорелись. «Вот опять то же!..» Раздумывать, однако, было некогда: подошел следующий.

Полина ничего не слышала. Возчик носил все новые и новые ящики, составлял их у стены один на другой, а она быстро пересчитывала зеленые бутылки, закрытые обжатыми металлическими колпачками.

Наконец сто сорок бутылок «Театрального напитка» — ядовито окрашенной жидкости — были приняты. Полина расписалась в накладной, нырнула под стойку, засмеялась:

— Ну, продавец, можешь быть свободен.

Федор Андреевич взвешивал полкилограмма колбасы. Длинная узкая стрелка механических весов не дотягивала до цифры 500. Корнеев положил на чашку большой довесок. Полина отстранила мужа; широкий нож отхватил от довеска почти половину, тонкий ломтик, с маху шлепнувшись на чашку весов, заставил стрелку перемахнуть за контрольную цифру.

Пораженный Федор Андреевич перебрался в угол и стал наблюдать за женой. Ловкие руки Полины проворно разливали вино, мелькали у весов, отсчитывали сдачу — работала она быстро, даже красиво. Небольшая очередь у стойки исчезла.

Полина снова взвесила колбасу, как всегда недовесив несколько граммов, и случайно встретилась со взглядом Федора. Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза. Внутри у Полины все закипело: не сидится дома, контролер какой! Нет, надо его отвадить отсюда, делать нечего!

— Перерыв! — зло крикнула Полина.

Не слушая двух стариков, она надела пальто, подошла к Федору.

— Идем.

Дома, едва раздевшись, Федор Андреевич присел к столу, широкий тетрадный лист покрывался торопливыми строчками.

— Строчишь уже? — проходя мимо, раздосадованно спросила Полина. — Не старайся, я тебе и так отвечу. Слышишь?

Корнеев продолжал писать.

Сдерживая себя, Полина старалась говорить как можно спокойнее и убедительнее.

— Пойми ты самое простое: нельзя так вешать, как ты! Одному десять граммов передашь, другому — ты знаешь, сколько за день наберется? А чем я покрывать должна? Зарплатой? Она у меня триста рублей, не хватит!

Заметив, что муж придержал карандаш, Полина заторопилась, голос ее звучал мягче:

— Тебе что-то сегодня сгоряча показалось, ты уж и на дыбы! А ведь ты самого простого не знаешь. Вот дали мне двадцать килограммов колбасы, десять кругов. А они шпагатом перетянуты, концы я срезать должна — это все вес. Откуда я его должна брать? Чем вот так обижать — пройди по магазинам, посмотри — все ведь так делают.

Федор Андреевич перечеркнул написанное, перевернул лист, быстро написал: «Почему не даешь сдачу?»

— С чего ты взял?

— «Сказали».

— Не знаю, кто тебе сказал, — пожала плечами Полина. — Бывает, одному гривенник не сдашь, когда мелочи нет, с другого когда и рубль недополучишь. Раз на раз не приходится, это торговля.

Ответы жены звучали естественно, и, снова заколебавшись, Корнеев пошел напрямую:

— «Поля, ты обманываешь меня».

Резкая гримаса исказила Полино лицо. Она смяла лист, судорожно порвала его, срывающимся голосом повторяя:

— Вот! Вот!

И, дав вылиться своему гневу, упала на кровать, заплакала злыми слезами.

— Мука какая-то!.. Люди худого слова не скажут, премии дают, а муж воровкой считает! Господи, за что, за что!

Бледный, с подергивающимися губами, Федор Андреевич гладил вздрагивающие плечи жены, но на душе у него легче не становилось.

В этом положении и застала их Агриппина Семеновна.

— Ай не поладили? — молниеносно оценила она обстановку. — Чевой-то?

— Тетечка, — Полина подняла мокрое, припухшее от слез лицо. — Житья нет! Воровкой считает. Ни днем, ни ночью покоя нет, все попреки! Жизни не рада!

Она рыдала все горше.

— Это ты чевой-то? — шумно задышав, двинулась Агриппина Семеновна на Корнеева. — Тебе что тут — война? Там не намахался, так дома надо? Так, что ли?

Корнеев сидел, не поднимая головы и не слушая, что говорит Агриппина Семеновна.

— Ты мне в молчанку не играй, — негодовала тетка: — Воровка! Ты кому такое слово, бесстыдник, сказал? Она тебе кто — жена или сучка какая? За что срамишь? Другая на ее месте в золоте бы ходила — вот та и воровка! А она, может, там какой кусок уберегла, так опять же тебе его, дураку, и принесла! Что она — для себя старается? Тебе бы ей в ножки поклониться, а ты ее за горло хватаешь. Умник!

— Да ничего я и не беру! — плакала Поля.

— А и взяла бы — грех небольшой! — разошлась Агриппина Семеновна. — Нынче только одни никудышники не берут — жить надо! — Тетка снова набросилась на Корнеева. — Ты что, вагон с войны привез? Блюда рассеребряные да ковры шемаханские? Да если б не она — ты бы уж кулак свой догрызал! Привалило дураку счастье, а он кобенится — тьфу!

Федор Андреевич написал несколько слов, резким движением протянул листок Агриппине Семеновне.

— Давай, давай, — ухватилась она и понесла листок Полине. — На-ка, читай, очки я поломала. Да не хлюпай, не стоит он еще слез-то твоих! Чести больно много!

— «Она получает зарплату, а я пенсию. С нас хватит», — всхлипывая, прочитала Полина.

— Богатей! — круто повернулась Агриппина Семеновна. — Да на твои калечные кошку не прокормишь! Вот!

Рывком поднявшись, Корнеев двинулся на Агриппину Семеновну, бледный и страшный.

Она взвизгнула, метнулась к дверям и поняла, что угроза миновала: Корнеев сидел уже на стуле, уцепившись за спинку, часто дышал.

— Не казни девку, — кричала Агриппина Семеновна. — Слышишь — не казни! А не послушаешь — к себе уведу, вот те крест святой — уведу!

И она так хлопнула дверью, что стекла в двойных рамах зазвенели.

Вернувшись на работу, Полина все спокойно обдумала. Работать, конечно, она будет так, как работала до сих пор, — от добра добра нечего искать. Сам же когда-нибудь похвалит. Главное — надо быть осторожнее и здесь, и дома.

Придя к такому хладнокровному выводу, Полина горько вздохнула: вот жизнь — от своего мужа скрываться приходится!

С этого дня Полина притаилась. Она отказалась от намерения купить Федору присмотренное в комиссионном магазине пальто, питаться стали скромнее, и Федор — вот чудак-то! — был доволен. Полина, правда, стала к нему ласковее и внимательнее. Лишь бы все было спокойно и тихо.

Однако Полина ошибалась, думая, что муж обо всем забыл. Следить за женой Федор Андреевич, правда, перестал — было в этом что-то непорядочное, нечистоплотное, но не так-то легко отмахнуться от неприятных, не дающих покоя мыслей.

Ведь он никогда не называл Полю этим страшным словом — воровка. Почему же она сама выкрикивала его? Если ни в чем не виновата, почему так легко простила она его подозрения? Неужели он всегда ошибался в ней? В чем?..