— Здравствуй, Валя…

— А я всегда маму помнила, — сказала Наташа, с вызовом поглядев на все еще неподвижно стоящего отца.

Татьянка, и в свои семь лет не отличавшаяся многословием, погладила мать по плечу, подтвердила:

— Мама…

И все смешалось: теплые худые руки, стиснувшие шею Валентина, радостная тараторка Наташа, горькое и радостное всхлипывание матери: «Ну, и слава богу! Слава богу…»

Час спустя Валентин сидел на лавочке у дома, слушал, обхватив голову, Светлану; голос ее звучал спокойно, немного устало.

— …Вызвали в Москву… принял меня, — Светлана назвала фамилию заместителя председателя Совета Министров. — Он, оказывается, хорошо знал папу. Сказал мне: «Гордись, Света, отцом». А у самого слезы на глазах… Ну вот… На другой день дали мне квартиру, я на поезд и сюда. В четыре утра уеду…

Светлана дотронулась до руки Валентина, мягко попросила:

— Не обижайся, Валя. Детей я увезу.

— А я? — хрипло выдавил Валентин.

— Ты? — Пока Светлана напряженно молчала, Валентин слышал, как в темноте, ожидая ответа, больно и оглушительно колотятся два сердца. — Как хочешь, Валя…

Кочин стиснул руку жены, рывком поднялся.

— Через час вернусь.

Он шел, с трудом удерживая желание побежать, словно опаздывал к поезду, ни о чем не раздумывая, не колеблясь. Чертыхнулся едва не сбитый им прохожий, свирепо погрозил кулаком, высунувшись из кабины, шофер грузовика, едва не сбивший его, — все это не имело сейчас никакого значения.

— Поздно нынче, Валентин Алексеевич, — удивилась стиравшая на кухне соседка. — Я думала, только я так припозднилась…

Лидия и дочка спали; на столе ждал покрытый салфеткой ужин, лежала стопка проверенных тетрадей.

Выложив из чемодана прохладное, аккуратно сложенное белье, Валентин побросал в него попавшиеся на глаза платья дочек, свой пиджак. Бумаги под рукой не оказалось — пришлось выдирать лист из тетради.

И сразу, как от внезапного укола, оглянулся. Трехлетняя Оленька спала, подсунув под щеку ладошку, лоб у нее вспотел. Валентин откинул до половины одеяло, вдохнул теплый запах сонного тельца, бережно поцеловал. И, ничего не видя, шагнул к двери.

— Ай в командировку? — удивилась выглянувшая из кухни соседка. — На ночь-то глядя?

Только простучавшие по лестнице шаги были ей ответом.

Сегодня в Центральном доме литераторов состоится встреча с членами делегаций братских коммунистических и рабочих партий, прибывшими на XXII съезд КПСС. Надо ли говорить, какой интересной обещает она быть!

Получив пригласительные билеты, я звоню Кочину в школу.

— Эх, досада! — жалеет он. — Света не может. В семь у тебя?.. Договорились.

Валентин приезжает в условленное время — в коротком коричневом пальто нараспашку, в черном костюме, слегка надушенный; я снова удивляюсь, как мало изменился он внешне за эти годы, — завидной дубки человек!

— Не опоздаем? — еще в дверях спрашивает он, быстро оглядывая уютно-нежилое убранство номера.

— Час в запасе, успеем. Чем же Светлана занята?

— Света?.. В Ленинку ушла. В журнале «Коммунист» будет печататься статья об ее отце. Встречается с товарищем, который пишет статью. В архивах копаются…

Закурив сигарету, Валентин без всякой видимой связи с предыдущим спрашивает:

— Читал, как на съезде вопрос о ликвидации последствий культа ставится? Остро.

— Правильно ставится.

— Конечно, правильно. Только не простое это дело. — Решив, что я не согласен с ним, Кочин останавливает:— Погоди. Знаешь, о чем думаю?.. Последствия эти у нас и вот еще где сидят, — Валентин энергично стучит по собственному лбу, — под черепком! Нелегко от привычного освобождаться. Да и легче так-то было. Сказали — и думать нечего. А теперь каждый думать должен. И помогать — каждый. Да, молодому поколению легче будет.

Валентин начинает вдруг шарить по карманам, достает из внутреннего какую-то карточку.

— Чуть не забыл. Вот тебе еще одно молодое поколение. Полюбуйся.

С фотографии смотрит семи-восьмилетняя девчушка с бантом на светлых волосах, с раздвоенным, как у Вальки, кончиком носа, ее большие глаза застенчиво улыбаются.

— Оля, — объясняет Валентин, хотя это понятно и так. — Сегодня прислали.

— Хорошая девчушка.

— Хорошая. — Валентин затаенно вздыхает, хлопает себя по коленям. Все, пора ехать! Опоздаем.

…Залитый яркими огнями, Дом литераторов полон.

Поминутно оглядываясь, Валентин то и дело спрашивает: «А это кто? А это?..» Почти такой же тут гость, как и он, я редко удовлетворяю его любопытство, улыбаюсь.

— Федин! — ахает вдруг Валька, завидев голубоглазого пожилого человека с орлиным носом и седыми волосами.

Константин Александрович Федин оглядывается, понимающе и ласково кивает.

По переполненному фойе словно волна прокатывается. По узкому, мгновенно образовавшемуся проходу, весело поблескивая толстыми стеклами очков, идут Пальмиро Тольятти, маленький и смуглолицый руководитель индонезийских коммунистов Айдит, знакомый по опубликованной в газете фотографии, кто-то еще…

Через несколько минут, сидя в зале, мы горячо аплодируем нашим дорогим гостям. Франция, Чехословакия, Бразилия, США, Венгрия, Италия, Индонезия, — едва ли не весь мир принимают сегодня советские писатели!

— Здорово! — взволнованно кивает Валентин, неистово наколачивая в ладони.

Радостно говорит о своей стране симпатичный чех; зал затихает, когда он вспоминает своего покойного друга — бессмертного Юлиуса Фучика. С гордостью рассказывает об успехах молодой социалистической Венгрии пожилой мадьяр. Медленно и задумчиво, глядя в зал горячими черными глазами, произносит перед микрофоном свою речь грузный человек с лиловым лицом, посланный сюда героическими коммунистами Америки…

Вглядываясь в лица выступающих, не могу отделаться от мысли, что многие из них пришли сюда длинной и трудной дорогой борьбы, опасностей и горьких потерь.

Иным из них тяжелые испытания предстоят и впредь, и как должно быть солнечно у них на душе в эти короткие минуты великого форума в Кремле!..

Мы слушаем, не пропуская ни слова.

Интересно все, — как живут люди иных континентов и стран, как борются и побеждают свободолюбивые народы, но еще интереснее слушать, как говорят посланцы далеких земель о нашей стране. С надеждой, с любовью, с гордостью, и она, словно со стороны, предстает во всей своей чистоте и величии. В том простом величии, которое мы создаем собственными руками и которое нередко в повседневных делах и будничных заботах не замечаем. Я слушаю, окидываю мысленным взором преображенные просторы Родины — от апельсиновых садов Грузии, прикрытых высоким синим небом, до ледяной Арктики, по которой идут краснозвездные вездеходы, — и зорче становятся глаза, сильнее бьется сердце!..

В одиннадцатом часу председательствующий объявляет вечер закрытым; он хочет добавить что-то еще и вдруг опускает руки по швам.

Я не знаю, кто первым запел «Интернационал», только чувствую, как высокая волна, обдав холодными мурашками восторга, поднимает с места, грозовой свежестью распирает грудь.

Вытянувшись, как на воинском смотре, стоят в президиуме французы и чехи, американцы и венгры, итальянцы и бразильцы. Седые и юные, черные и белые — разноязыкие люди матери-земли, мы стоим плечом к плечу, и нет силы, способной противостоять нам!

— Вот оно — главное! — восторженно, между двумя вздохами шепчет Валентин, по щекам его текут слезы.

И снова под сводами зала могуче вздымается девятый вал победного «Интернационала».

Правду говорят, что на ловца и зверь бежит.

Виктор Рожков работал председателем колхоза в ста пятидесяти километрах от Пензы; повидать его практически было проще, чем любого из наших, и, должно быть, поэтому поездку к нему под разными предлогами я откладывал с недели на неделю, со дня на день. До тех пор, пока наконец ранним зимним вечером он не заявился сам.