Когда они подходили к редакции "Юманите", мимо них пробежал Кадье.

– На этот раз кончено! – крикнул он. – Германия объявила мобилизацию! Россия добилась своего!

Жак ринулся к нему. Но Кадье был уже далеко.

– Надо разузнать. Подождите меня здесь. (Он не решался привести девушку в редакцию.)

Она перешла дорогу и стала прохаживаться по противоположному тротуару. Люди, как пчелы в улье, роились у подъезда дома, куда скрылся Жак, то входили, то выходили обратно.

Через полчаса он вышел. Лицо его было искажено волнением.

– Это официально. Известие получено из Германии. Я видел Грусье, Самба, Вайяна, Реноделя[52]. Все они там, наверху, и ждут подробностей. Кадье и Марк Левуар все время бегают из редакции на Кэ-д'Орсе и обратно… В ответ на усиление военных приготовлений России Германия мобилизуется… Настоящая ли это мобилизация? Жорес утверждает, что нет. Это то, что по-немецки называется Kriegsgefahrzustand! Случай, по-видимому, предусмотренный их конституцией. Жорес, со словарем в руках, дает почти буквальный перевод: "Состояние военной опасности… Состояние военной угрозы…" Патрон изумителен: он не желает терять надежды! Он еще под впечатлением своей поездки в Брюссель, бесед с Гаазе и с немецкими социалистами. Он всецело им доверяет: "Пока эти с нами, ничто еще не потеряно!" – повторяет он.

Взяв Женни под руку, Жак быстро увлек ее вперед. Они несколько раз обошли квартал.

– Что будет делать Франция? – спросила Женни.

– По-видимому, в четыре часа состоялось экстренное заседание совета министров. В официальном коммюнике прямо говорится, что совет рассмотрел "меры, необходимые для защиты наших границ". Агентство Гавас сообщает в вечерних газетах, что наши войска прикрытия вышли на передовые позиции. Но в то же время говорят, что генеральный штаб решил оставить вдоль всей границы незанятую зону в несколько километров, чтобы у неприятеля не оказалось предлога для конфликта… Как раз сейчас германский посол совещается с Вивиани… Галло, которому хорошо известно положение вещей в Германии, настроен крайне пессимистически. Он говорит, что не следует обольщаться относительно смысла этой формулировки, что Kriegsgefahrzustand – это замаскированный способ провести мобилизацию до официального приказа о ней… Так или иначе, но в настоящую минуту в Германии осадное положение, а это означает, что на прессу надет намордник, что никакие выступления против войны там уже невозможны… Вот это, на мой взгляд, пожалуй, важнее всего: спасение могло бы прийти только через народное восстание… Однако Стефани, как и Жорес, упорно сохраняет оптимизм. Они говорят, что кайзер, выбрав эту предварительную меру, вместо того чтобы прямо опубликовать приказ о мобилизации, доказал этим свое желание сохранить мир. В конце концов, это вполне правдоподобно. Германия предоставляет, таким образом, правительству Петербурга последнюю возможность сделать шаг к примирению, быть может, отменить русскую мобилизацию. Со вчерашнего дня между кайзером и царем происходит, кажется, непрерывный обмен личными телеграммами… Когда я прощался со Стефани, Жореса вызвали к телефону из Брюсселя; все они, видимо, надеялись получить какое-то важное известие… Я не остался, мне хотелось посмотреть, как вы…

– Не беспокойтесь обо мне, – с живостью сказала Женни. – Сейчас же идите туда. Я подожду вас.

– Здесь? Стоя на улице? Нет!.. Давайте я усажу вас хотя бы в кафе "Прогресс".

Они быстро направились к улице Сантье.

– Добрый день! – раздался замогильный голос.

Женни обернулась и увидела позади них старого Христа с растрепанными волосами, в черной блузе типографского рабочего. Это был Мурлан.

Жак тотчас же сказал ему:

– Германия мобилизуется!

– Да, черт возьми! Знаю… Этого надо было ожидать. – Он плюнул. Ничего не поделаешь… Ничего не поделаешь – как всегда!.. И теперь уже долго нельзя будет что-либо сделать! Все должно быть разрушено. Чтобы можно было построить что-нибудь Порядочное, вся наша цивилизация должна исчезнуть!

Наступило молчание.

– Вы идете в "Прогресс"? – спросил Мурлан. – Я тоже.

Они прошли несколько шагов, не обменявшись ни словом.

– Ты обдумал то, что я сказал тебе сегодня утром? Ты не удираешь? продолжал старый типограф.

– Пока нет.

– Дело твое… – Он запнулся. – Я только что из Федерации… – Он окинул молодую девушку испытующим взглядом и пристально посмотрел на Жака, Мне надо сказать тебе два слова.

– Говорите, – сказал Жак. И, положив руку на плечо Женни, пояснил: Говорите свободно, здесь все свои.

– Хорошо, – произнес Мурлан. Он ткнул двумя мозолистыми пальцами в плечо Жака и понизил голос: – Получены секретные сведения. Военный министр подписал сегодня приказ об аресте всех подозрительных лиц, занесенных в "список Б".

– Гм! – отозвался Жак.

Старик кивнул головой и процедил сквозь зубы:

– К сведению тех, кого это интересует!

Он заметил, что Женни сильно побледнела и смотрит на него с ужасом. Он улыбнулся ей.

– Успокойтесь, красавица… Это не значит, что всех нас сегодня же вечером поставят к стенке. Приказ выпущен на всякий случай. Они хотят, чтобы в тот день, когда им заблагорассудится убрать всех нас подальше и совершенно безнаказанно организовать резню, – чтобы в этот день им осталось только отдать распоряжение своим бригадам особого назначения… В предместьях уже работают шпики. Говорят, был обыск в "Драпо руж" и в "Лютт". Изакович чуть было не попался нынче утром во время уличной облавы в Пюто. Фюзе засадили в тюрьму; его обвиняют в том, что он автор "Окровавленных рук", – знаешь, воззвания против генерального штаба… Будет жарко, надо быть к этому готовыми, ребятки.

Они вошли в кафе. Жак усадил Женни в нижнем зале, где почти не было публики.

– Закусите с нами, – предложил Жак типографу.

– Нет. – Мурлан поднял руку, указывая на потолок. – Я на минутку загляну туда, узнаю, что слышно… Сколько глупостей, наверно, наговорили там сегодня, начиная с утра… До свиданья. – Он пожал руку Жака и еще раз пробормотал: – Поверь мне, мальчуган, утекай отсюда!

Перед тем как уйти, он посмотрел на молодую пару с неожиданно доброй и дружеской улыбкой. Они услышали, как затряслась винтовая лесенка под его гулкими шагами.

– Где вы ночуете сегодня? – с тревогой спросила Женни. – Не в тех меблированных комнатах, адрес которых они вчера записали?

– Ну, – сказал он небрежно, – я не уверен даже, что они оказали мне честь занести мое имя в черные списки… Впрочем, не беспокойтесь, я и сам не намерен появляться у Льебара, – добавил он, видя ее тревожный взгляд. Мой саквояж я оставил сегодня утром у Мурлана. Что же касается документов, которые могли бы меня скомпрометировать, то они в пачке, оставленной у вас.

– Да, – сказала она, глядя на него. – У нас дома вы ничем не рискуете.

Он не садился. Он заказал чай, но у него не хватило терпения дождаться, пока его подадут Женни.

– Вам удобно здесь?.. Я иду в "Юма"… Не уходите отсюда.

– Вы вернетесь? – спросила она прерывающимся голосом. Ее вдруг охватил страх. Она опустила глаза, чтобы он не заметил ее смятения. И почувствовала, что рука Жака опустилась на ее руку. Этот немой упрек заставил ее покраснеть. – Я пошутила… Идите! Не беспокойтесь обо мне…

Оставшись одна, она выпила несколько глотков принесенного ей чая горькой жидкости, пахнувшей ромашкой. Затем, отодвинув чашку, облокотилась на прохладный мрамор.

Через широко распахнутое окно вливался вместе с уличным шумом ослепительный свет, от которого сверкали зеркала, стеклянные этажерки, медные перекладины, красное дерево конторки. Среди всех этих отблесков содержатель кафе прополаскивал графины; вода лилась, напоминая журчанье ручейка. На столах валялись газеты. Женни смотрела по сторонам, не думая ни о чем определенном. Время шло. Навязчивые ребяческие представления, мрачные мысли, внезапные страхи бродили, словно призраки, в ее утомленном мозгу. Она пыталась сосредоточить свое внимание на серой кошке, свернувшейся в клубок на скамеечке рядом с ней. Спала ли эта кошка? Глаза ее были закрыты, но уши двигались. У нее был такой вид, словно она насильно заставляет себя спать. Может быть, и она тоже была подвержена действию этой смутной, носившейся в воздухе тревоги? Кончики ее изогнутых лапок замерли в сладостной неподвижности, которая, однако, казалась притворной. Спала ли она? Или только делала вид, что спит? Кого она хотела обмануть? Может быть, самое себя?.. Смеркалось. Время от времени мужчины в рабочей одежде входили, обменивались с содержателем кафе взглядами соучастников, проходили через зал и взбирались наверх, на антресоли. Когда они открывали дверь, волна шума, отголосков спора на минуту смешивалась с уличным гулом.