— У вас не будет револьвера, и с вами не будет меня, — возразил Эвери. — Во всяком случае, несколько часов… И мне все равно, устроите вы избиение или только удержите форт.

Том понял.

— Мы сможем удержать форт, если надо… Но почему ты не хочешь немного подождать?..

— Ждать? Потому что я не считаю, что это такой уж замечательный выход, — отрезал Эвери.

Барбара не хотела ничего понимать.

— Ричард, ведь ты не уйдешь опять? Мы только что вернулись, и мяса у нас достаточно, и Мэри..

— С Мэри все будет в порядке, — сказал Том. — Не беспокойся, Барбара. До сих пор Ричард делал все правильно. И сейчас он знает, что делает.

Однако Барбара упорствовала:

— Милый, не можешь же ты…

— Совершить убийство? — спросил Эвери. — Раньше у меня и мысли об этом не было. Но я перестал быть цивилизованным человеком позавчера. Все мы хотели жить в мире. Однако дело обстоит так, что теперь мы должны жить в постоянном страхе. Если мы ничего не сделаем, то, что случилось с Томом, может повториться со мной. Да, пока мне везло, — но даже если со мной ничего не случится, этот страх… Ты носишь ребенка. Я не хочу рисковать, не хочу, чтобы с тобой получилось так, как с Мэри.

— Поддерживаю и одобряю, — веско сказал Том. — Между прочим, мне пришло в голову, что у них тоже может быть что-то вроде нашего револьвера.

— Тогда желаю вам удачи, — сердито ответил Эвери. — Я не герой, да и образ средневекового рыцаря меня не привлекает. Так что я не собираюсь затевать дуэль… Наверное, те, кто забросил нас сюда, рассчитывали на хорошую потасовку… Но черт с ним. Если уж я должен драться, то я буду драться с умом. Никакого геройства — только продуманное, полное истребление, которое принесет нам безопасность.

— Ну, парень, — нарочито легкомысленно сказал Том, — видно, не много пользы ты вынес из школы.

— Милый, — жалобно лепетала Барбара, — только вернись. Только вернись.

Эвери равнодушно поцеловал ее.

— Присматривайте за Мэри. И скажите ей, что я пошел на охоту. — Он горько рассмеялся.

С собой он взял револьвер и штук двенадцать патронов. И еще нож и томагавк. Барбара проводила его до деревьев, но он не поцеловал ее на прощанье. Только на секунду крепко прижал к себе. Он уже стал ненавистен и отвратителен самому себе, потому что грубая жажда мщения овладела его душой и разумом.

Он стремился отомстить и это ужасало его. Он шел, и револьвер в такт шагам постукивал его по ноге. Казалось револьвер имеет свою собственную волю, а он, Эвери, только следует за ним.

Теперь Эвери знал дорогу и шел быстро. Он предполагал, что достигнет вражеского лагеря, — как легко он стал думать о них, как о врагах! — меньше чем за два часа.

Но непредвиденные случайности мешали ему. Это не предвещало ничего хорошего. Дважды он спотыкался о выступающие корни деревьев и падал. Один раз он заметил небольшое стадо носороготипов, и ему пришлось сделать изрядный крюк, чтобы обойти их. Один носороготип не был помехой, но с пятью приходилось считаться.

Наконец он наткнулся на ручей, который снабжал водой золотых людей. Наткнулся почти в буквальном смысле слова, потому что свалился в него. Он подошел к ручью слишком близко, и мягкая почва обрушилась, так что он с плеском погрузился в воду футов на пять. Едва он встал на ноги, как мельком увидел напротив берега что-то длинное и услышал плеск. Он быстро выбрался на берег. «Крокодил», дремлющая плавучая смерть, смотрел неподвижным свирепым взглядом в испуганные глаза Эвери.

Эвери прошел еще около мили, как вдруг обнаружил, что потерял револьвер. Надеясь, что ему повезет, он вернулся к ручью по своему следу. «Крокодил» был еще в воде; но на другом берегу — то ли он не заметил этого раньше, то ли там этого не было — лежала часть туши какого-то животного.

Он удовольствовался тем, что обследовал кромку воды, но револьвера не нашел. Он попытался отогнать «крокодила», швыряя в него камнями, но животное ничуть не испугалось и, по-видимому, думало, что это игра.

Наконец он решил прекратить эти бесплодные поиски.

Револьвер потерян. Теперь у него только нож и томагавк. Самое разумное было бы вернуться во Второй Лагерь. Всего случившегося было достаточно, чтобы убедить любого здравомыслящего человека в том, что вряд ли дело, начавшееся так неудачно, может закончиться успешно. Но Эвери не был более здравомыслящим человеком. Он стал человеком, одержимым манией убийства.

Эвери проклинал «крокодила», проклинал револьвер, проклинал золотых людей — и продолжал идти. Через полчаса он достиг их лагеря.

Эвери осторожно приблизился к лагерю и некоторое время наблюдал за ним с безопасного расстояния — ему казалось, что он смотрел так около часа, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Он не заметил никаких признаков жизни — даже костра. Следовательно, в лагере никого не было.

Эвери подождал еще немного, чтобы окончательно увериться в этом. Наконец он уже не мог больше сдерживаться и решил рискнуть. Мостик был перекинут через ров, и Эвери, успокоившись, решительно перешел через него.

Он увидел хижину, к дверям которой бросил горящую вязанку хвороста. Вход ее обгорел, но сама она осталась цела. Эвери в замешательстве огляделся. И тут он услышал какой-то звук и понял, что лагерь не совсем пуст. Протяжный низкий стон доносился из неповрежденной хижины. Эвери на цыпочках подошел к двери хижины, замер и прислушался. Вскоре стон повторился снова. Он был такой низкий, что нельзя было с уверенностью сказать, кто это стонет, мужчина или женщина.

Эвери не мог больше оставаться в неизвестности. Ему уже стало казаться, что это его собственное воображение выкидывает такие штучки. И тогда, подняв томагавк и держа наготове нож, он стремительно прыгнул в дверной проем.

Он замер, кровь застыла у него в жилах.

Женщина, которая спасла ему жизнь, которая приняла на себя удар дротика, предназначавшийся ему, лежала на кровати. В руке она держала небольшой черный тусклый предмет, по форме напоминавший яйцо, к которому приделана рукоятка. Острый конец яйца был направлен на Эвери. Эвери почудилось в середине яйца какое-то мерцание. Но, может быть, это ему только показалось.

Живот Элетри был плотно забинтован, но кровь проступала через повязку.

Она и Эвери несколько секунд пристально смотрели друг на друга, затем она снова застонала. Она уже не была больше той сильной самоуверенной золотой женщиной. Теперь она стала бесформенной грудой плоти, измученной болью и одиночеством. Она умирала.

Эвери уже не думал ни о чем, кроме того, что она умирала. Он вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему стало стыдно.

Он медленно опустил томагавк и убрал нож. Яйцеобразное устройство, которое она держала в руке, следовало за его движениями.

— Элетри, — сказал он. — Прости меня.

Он шагнул к ней. Конец непонятного механизма в ее руке вдруг замерцал ярче, и Эвери почувствовал сильное жжение. Но затем сияние угасло, а вместе с ним и ощущение жжения. Она опустила этот странный предмет.

И улыбнулась ему.

Эвери подошел к ней и опустился на колени.

— Рии-чар, — сказала она. — Рии-чар.

Эвери взял устройство из ее ослабевших пальцев и отложил его в сторону. Он осторожно сжал ее руку.

«О Господи, — подумал он. — Почему мы не можем поговорить друг с другом? Почему я не могу хоть немного утешить ее? Почему я не могу даже солгать ей? Ну вот, ради нее Ричард Эвери лжет. О, Господи! Зачем между нами этот барьер — этот никчемный, бессмысленный барьер языка?

Бога нет — зло подумал он. — Бога нет — потому что умер ребенок, потому что умирает женщина, потому что мы, те, кто остался, хотим перебить друг друга, как дикие животные. Что должен сделать Бог в такой запутанной ситуации? Нет Бога, кроме жизни. Только жизнь свята. И когда она уходит, это означает смерть Бога».

Женщина снова застонала: «Рии-чар!»

Она крепко сжала его руку. Голос ее звучал умоляюще. Она не могла произнести ничего, кроме его имени, но глаза ее говорили красноречивее слов.