Он видел их за семьдесят световых лет отсюда, очень давно, в школьном учебнике географии.

Улыбка на лице сфинкса…

Он помогал Барбаре собирать фрукты для завтрака, и радостное смущение переполняло его душу.

Солнце стояло еще довольно низко, но все предвещало жаркий день.

И, может быть, вместо того чтобы искать место для дома, ему лучше написать еще одну картину.

И, может быть, пока он пишет, он придумает, как построить лодку…

Сначала была боль, а потом, после осознания боли, стая темных теней, бьющихся бесшумными птицами, промелькнула в кромешной тьме. Потом появились туманные образы и с их возникновением — неясное осознание собственного «я». И опять видения, бессмысленные, плывущие мимо, пока вдруг не появилось чувство реальности.

В отдаленных сумерках сознания память вспыхнула, как колеблющееся пламя свечи. Он зачарованно смотрел на этот огонек, потрясенный огромным значением того, что он жив.

Из тумана выплыло лицо девушки, и он его узнал. Это была Кэйти, такая, какой он ее впервые увидел. Она подошла ближе и улыбнулась. На ней была полосатая блузка, а в руках стопка документов. Они тогда встретились в первый раз — он устанавливал теплообменник в учреждении, где она работала.

— Привет, — сказала Кэйти. — Хочешь кофе?

— Конечно. Еще как хочу. — Но это был не его голос. Это был голос призрака.

Кэйти повернулась и исчезла. Вскоре она вернулась с двумя дымящимися чашками кофе. Призрак поблагодарил и поведал, что зовут его Джон Маркхэм, ему 22 года, живет он в Лондоне всего несколько месяцев, а родом из Йоркшира, любит Бетховена и Гершвина, шахматы и музыкальные комедии, а еще он сказал ей, что когда-нибудь полетит на Луну.

Призрак говорил так много, потому что он был одиноким призраком. Как только он приехал из провинции, Лондон поглотил его, и он очень боялся полностью раствориться в закоулках городского желудка.

Кэйти засмеялась и откинула назад золотистые волосы. Она думала, что полет на Луну — просто современный вариант бегства в море, и была удивлена — почти возмущена — возможностью путешествия в далекий космос. Конечно, существуют спутники, космические платформы и другие безумные машины, которые люди продолжают запускать в небо. Но они каким-то образом неподвластны им, во всяком случае неподвластны обычным людям. Они в прямом и переносном смысле — вне этого мира… Нет, она не любит Бетховена, а вот Гершвин — это неплохо. А смотрел ли он «Комиссара и Дебютантку»?

Призрак не смотрел эту вещь и даже не слышал о ней. Он был слишком занят в своей комнате, в пригороде, изучая топливную статистику, траекторию свободного полета и силу ускорения. Но теперь появился шанс подружиться с Кэйти и разрушить изнуряющее одиночество. Он предложил достать билеты на представление.

Он не следил за представлением, да и почти не слышал популярных песен. Он смотрел на Кэйти и слушал то, что она иногда шептала ему, а ее шепот усиливался в каком-то странном, полом измерении. И он уже знал, что женится на ней и никогда не полетит на Луну.

Сейчас его тело лежало на каталке в комнате, температура в которой повышалась бесконечно медленно в течение многих дней. Волосы, брови и небритый подбородок все еще были покрыты густым инеем; замерзшую одежду, превратившуюся в панцирь и покрытую кристаллами льда, аккуратно срезали. И возможность возвращения жизни этому неподвижному обнаженному телу казалась фантастической, но была вполне реальной.

Сначала он был трупом, над грудью которого, прямо над сердцем, светился луч белого света, и сердце этого трупа стало слабо шевелиться; труп начал грезить. Его оживили и безжалостно протащили по длинным коридорам боли.

Кэйти… медовый месяц… Дешевый меблированный коттедж на побережье Восточной Англии, где они могли позволить себе роскошь иметь собственный дом целых две недели до возвращения в городскую гостиную-спальню.

Берег моря. Купание. Кэйти возле скалы снимает мокрый купальник. Тело у нее стройное, загорелое и крепкое, а мягкие линии грудей подчеркивают женственность фигуры.

Кэйти гордилась своим телом. По вечерам, перед сном, она любила стоять перед высоким зеркалом, медленно поворачиваясь и любуясь игрой света и тени на плечах, руках и слегка округлом животе.

Он, призрак, тоже гордился ее телом. Когда он смотрел на нее, его желание перерастало в нечто большее, чем просто страсть, и это чувство редко проходило, даже если их силы были истощены.

Наконец появился ребенок — малыш Джонни, толстощекий, шумный, неугомонный. Малыш Джонни, на которого уходили почти все свободные деньги и чье появление превратило покупку машины в исчезающий на глазах мираж.

Призраку нравилось чувствовать себя отцом. В этом было что-то положительное, что-то значимое, целенаправленное. Это было важнее космического полета, потому что малыш Джонни принадлежал Кэйти, а Кэйти принадлежала ему…

Следующая волна темноты в сознании под лучом света. Чередующиеся волны забытья и боли.

Тем не менее температура ползла вверх, иней таял час за часом. Чьи-то силуэты склонились над неподвижным телом. Полуосязаемые инъекции, полуосязаемая боль…

Детство! Призрак с удивлением осознал, что он и сам был ребенком… Дождь и солнце в долинах Йоркшира. Форель в ручьях летом. Катанье на тобоггане на пустынных холмах в декабре. Школа.

— Маркхэм!

— Да, сэр?

— Сколько будет пятьдесят процентов от 0,5?

— Одна четвертая, сэр.

— В десятичных дробях?

— Ноль целых двадцать пять сотых, сэр.

— В процентах?

— Двадцать пять процентов, сэр.

— Будь старательным в учебе, Маркхэм.

— Да, сэр.

Со школьными годами пришел мир, который был шире детского мира.

— Вот я и спрашиваю, Маркхэм, что ты собираешься делать, когда покончишь с этим занудством?

— Еще не думал об этом, Стрингер. А ты?

— Мой отец говорит, что может меня устроить в Международную Холодильную Компанию. Хочешь я спрошу его, нельзя ли и тебе туда?

— Не знаю.

— Давай, не будь размазней. Были бы вместе.

Тело на каталке проявило признаки жизни. Это было первое движение. Еще инъекции. Боли больше не было — только неясное чувство отторжения. Образы стали ярче, замелькали быстрее, беспорядочней.

Малыш Джонни в зоопарке. Слоны. Маленькая рука сжимает монету.

— Я хочу прокатиться на большом, папа. С этим черным человеком.

Голос Кэйти: «Нельзя ему одному, Джон».

— Тогда давай ты с ним, дорогая. — Призрак засмеялся.

Зоопарк исчез… Кэйти раздевалась, она опять была беременна. Призрак смотрел на нее, по-прежнему считая, что она красива даже по прошествии шести лет. Как призрак мог знать, что прошло шесть лет, даже во сне? Как вообще призрак может что-то знать?

— Нам следовало бы подождать, Кэйти, я имею в виду второго ребенка.

Кэйти улыбнулась:

— Вас никто не спрашивает, сэр.

— У нас никогда не будет денег, чтобы купить дом.

— Будет! — Кэйти всегда все знала лучше, чем призрак. — И вообще, если мы уделим больше времени семье, пока молоды, у нас потом будет больше времени друг для друга.

— Я жадный, — сказал призрак, — я хочу сейчас.

— Тогда забирай своего ребенка назад.

— Я найду работу получше. Будет побольше денег.

Международная Холодильная Компания, Лимитед.

Оффис Чизбоди. Сигарный дым. Почему никто не посоветует Чизбоди сменить имя? Это стоит всего пятерку.

— Это большое дело, мистер Маркхэм. Большое дело!

Чизбоди кивал головой, — сигара зажата в зубах, лысый череп, пузо мешком, полное отсутствие души. Лапал всех своих секретарш, пока они от него не сбегали.

— Мне это известно, сэр. — Призрак выглядел свежим, полным сил. Для него это был важный момент.