Дайон уставился на экран, стараясь набраться мужества от того, что там видел. Люди гибли неэстетично, безумно и в огромных количествах. Они умирали от штыковых ран, бомб, пуль, снарядов, страха, скверной хирургии, безумной стратегии и от всеобщего стресса. Тогда, Стоупс побери, ты кто такой, Дайон Кэрн, чтобы жаловаться на бомбу у себя в груди? Каждый носит внутри себя бомбу того или иного рода. Какого черта! Жизнь все равно должна когда-то кончиться.

И все же… И все же сейчас все было совсем не так, как тогда, когда он по собственной воле подвергался смертельному риску, пикируя на помощь голой танцующей Джуно. Тогда это был личный выбор, теперь — всего лишь бесившая его зависимость. И тем не менее это был в точности тот же род зависимости, который ощущался этими несчастными, невнятно говорящими шутниками из старинного кино. Все они жили и умирали с искусственными сердцами. Для каждого из них где-то был свой Леандер с маленькой красной кнопкой.

Дайон швырнул пустую бутылку из-под пива в широкую дыру вакуумного люка, которая бесшумно открылась, без звука проглотила добычу и беззвучно же закрылась. Тогда он взял другую бутылку и сорвал с нее пробку.

Дайон играл с мыслью рассказать Джуно о смертельной коробочке, которую он носил в собственном теле. Но разве поверила бы она ему? Возможно, что и да. Но что в этом случае она бы сделала?

Ответ очевиден: послала бы за кавалерией Соединенных Штатов, смела бы Потерянный Легион с лица Земли, а потом бы долго и безутешно рыдала над останками безвестного поэта.

Так что гораздо разумнее держать свою веселую информацию при себе.

И все же остается ряд небольших осложнений. Таких как выбор, например: швырнуть атомную гранату в зал заседаний палаты общин в ближайшие, если словам Леандера можно верить, три дня или не швырнуть — а просто ждать, когда кто-то нажмет красную кнопку.

Все это действительно удручало.

А наиболее удручающим было то, что Дайон в самом деле не знал, что он собирается делать, если вообще собирается.

Да, он хотел свергнуть доминант. Но можно ли добиться этого, подняв на воздух шестьсот парламентских болтунов? И разве Дон-Кихот не вправе сам выбрать ветряные мельницы, с которыми ему предстоит сражаться?

— Я думаю слишком много, — сказал Дайон вслух, все еще созерцая ужасную кровавую драму, разворачивавшуюся на экране.

— А чувствую слишком мало, — немного подумав, добавил он.

Опустошив бутылку пива, Дайон бросил ее в открывшуюся дыру и достал новую.

— Cogito, ergo[36], кое-что, — заметил он решительно как раз в тот момент, когда молодой немецкий солдат, проткнувший штыком французского офицера, стал молить труп о прощении. Экран тридцать на двадцать был полон увечий, боли и смерти.

Дайон чувствовал себя буквально утонувшим в крови, но это не мешало ему продолжать методично приканчивать коробку пива. Просмотрев две трети фильма и опорожнив наполовину последнюю бутылку, он приступил к обдумыванию грандиозной возможности заказать еще одну коробку, когда ему неожиданно помешал телефон.

Некоторое время Дайон как зачарованный слушал звонок, играя с мыслью изменить всю последующую историю человечества, просто не отреагировав на него. Но любопытство победило. Он переключился на прием, и на экране почти сразу появилось лицо Леандера Смита. Очевидно, тот звонил из уличного автомата.

— Привет, спаситель, — сказал Леандер весело.

— Спокойной ночи, ублюдок, — быстро ответил Дайон, протягивая руку к выключателю. — У тебя свойство быть одновременно и абсолютно нежеланным и абсолютно незваным гостем. Я шагаю сквозь ад Западного фронта и не нуждаюсь ни в чьей помощи. Как, Стоупс тебя побери, ты умеешь всегда вторгаться в мой пересыхающий поток сознания?

— Погоди с этим, — сказал Леандер, увидев, что Дайон потянулся к переключателю. Смит поднял табакерку так, чтобы его собеседник увидел палец, осторожно прикоснувшийся к красной кнопке:

— Ты же не выключишь меня, старина, не правда ли?

— Да, шут гороховый. Если и ты в свою очередь не выключишь меня.

Леандер улыбнулся:

— Esprit de corps[37]. Мне это нравится. Сейчас его так недостает… Ты один, надеюсь?

— Твои надежды не беспочвенны. Добрая доминанта отправилась ненадолго прошвырнуться по Европе. А теперь говори, что тебе надо, и возвращайся в ад.

— Мы должны встретиться, братец призрак.

— Я еще не забыл твой юмор в туманном парке.

— Это хорошо. День уже назначен.

— Да принесет этот день нам наш дневной хлеб и простит нам наши прегрешения… Кто же играет с остатком моей жизни?

— Верховное командование, дорогой. Пути его таинственны и неисповедимы.

— И его неслучайный приказ должен быть выполнен любой ценой, — подхватил Дайон. — Итак, жить мне осталось меньше, но зато я могу смеяться громче. Очень интересно. Ну а теперь позволь мне вернуться к моей маленькой сказке, и я обещаю тебе прекрасную ночь.

— Не так быстро, друг моей юности. Надо утрясти кое-какие детали.

— Так утрясай их и прекрати тратить попусту драгоценный остаток моей жизни.

— Ты знаешь бар «Виват, жиган!»?

— Я знаю бар «Виват, жиган!».

— Я встречу тебя там завтра в полночь.

— Тебе надо будет быть чрезмерно удачливым.

Леандер лучисто улыбнулся:

— Я надеюсь. В противном случае, ты можешь стать чрезвычайно мертвым.

Он отключил связь, тем самым лишив Дайона возможности послать парфянскую стрелу[38] в сторону противника.

Дайон трижды пнул кровать и пожалел, что здесь нет Джуно, которую он мог бы задушить, а ее безжизненное тело сбросить с балкона, с высоты полумили, на землю.

Но Джуно здесь не было, и не было никого, кого можно было бы убить, изувечить или с кем можно было бы заняться любовью. Потерпев поражение, расстроенный Дайон уселся перед экраном двадцать на тридцать и снова принялся смотреть «На Западном фронте без перемен».

Он успел увидеть, как рука молодого немецкого солдата протянулась, чтобы коснуться бабочки. И успел увидеть, как французский снайпер пресек это движение пулей.

Она была маленькой, тонкой и такой мягкой, какой может быть только инфра. Почти ребенок — двадцати пяти лет, может быть, — но нищета, или полуншцета, уже оставила на ней свой знак. Брошенная на произвол судьбы, она состарилась бы очень быстро. К шестидесяти, если бы ей удалось избежать рождения слишком большого количества детей и прожить так долго, она сделалась бы совершенной старухой. Джуно нашла ее поющей песни в мюнхенской пивной за жалкую плату. Она была почти чистокровной англичанкой по имени Сильфида.

Джуно привела ее в момент, когда Дайон при помощи старинного карандаша пытался накорябать очередную поэму. Он вспоминал свое столкновение с Леандером в Сент-Джеймском парке и творчески преломлял его. Дайон вычеркнул слова «капля росы» и написал вместо них «дождевая капля». Он считал, что нельзя позволять искусству, особенно если стихи сентиментальные, слишком близко соприкасаться с жизнью. Это может быть опасно для искусства.

В конце концов он прочитал:

Тогда-то в сопровождении Сильфиды и появилась Джуно, похожая на трирему[39], тянущую на буксире ялик.

— Привет, мейстерзингер. Я скучала без тебя.

— Привет и прощай. Я совершенно не скучал. Как тебе понравились мюнхенские жиганы?

— Они гораздо любезнее здешних. Что ты пишешь?

— Твою эпитафию… Что это за ребенок, которого ты, ясное дело, где-то украла?

— Ее зовут Сильфида, и она собирается родить мне сына.