Ницца, Франция

Начало ноября 1903 года

«Дорогая тетя Грейс,

С тяжелым сердцем пишу вам, чтобы сообщить – мой возлюбленный супруг Максимилиан мертв… »

– Вы его убиваете?

Ее горничная, Кэтлин, отличалась в высшей степени неприятной привычкой подглядывать через плечо в тот момент, когда ожидаешь этого меньше всего.

– Разве бедняга вообще существовал? – ответила Луиза Стрэттон, промокая чернильную кляксу.

Кэтлин распахнула двери на террасу, навстречу Средиземному морю, и влажный прохладный ветерок чуть не сдул со стола письмо Луизы. Предполагалось, что на юге Франции должно быть теплее. Как бы не так!

– Ну и как же он в таком случае погиб?

– Пока не знаю. Лавина? Или крушение поезда? – В свободное от посещения музеев время Максимилиан мог бы заняться альпинизмом. В облегающем кожаном костюме, с посвежевшим загорелым лицом – еще бы, такая грандиозная вылазка в горы! Легкие морщинки вокруг глаз цвета небесной лазури, ведь приходится щуриться на солнце – эти морщинки в уголке глаза расходятся веером, как молочно-белое кружево. Луиза могла бы разгладить их пальцем, когда он склонится над ней…

Кэтлин с шумом захлопнула дверь.

– И про то, и про другое написали бы в газетах.

– Вот черт. – Как же Луиза сразу не подумала.

– Действительно. Придется вам сочинить что-то менее сенсационное. Может быть, шумы в сердце? Или заражение крови после ранки на пальце.

Луиза просияла:

– Да! Он срезал для меня поздние розы в саду и укололся о шип. Пустяк, но это может быть очень опасно! Ты же знаешь, он баловал меня – каждый день свежие розы, в любое время года! Ему следовало надеть перчатки. У него были такие красивые руки! Длинные гладкие пальцы и никаких волос на костяшках. Эти пальцы могли вытворять что угодно! – Она озорно подмигнула Кэтлин.

Но Кэтлин фыркнула:

– Об этом не может быть и речи. Ничего не выйдет. В конце концов, Максимилиан Норвич вроде как человек известный. Вы его таким сделали. А вы знаете, что тетя всегда читает некрологи в газетах. Она удивится, почему вы не дали объявление.

– Я была сама не своя от горя. В полной прострации. Она думает, я и без того не в своем уме.

У Луизы почти на все был ответ. Если бы Максимилиан и впрямь существовал, она непременно выказала бы надлежащие чувства, потеряв любовь своей жизни. Неделями – а то и пару месяцев – не вставала бы со своей одинокой постели. Или несколько лет? Она бы превзошла саму покойную королеву, оплакивающую своего Альберта. Только оделась бы с большим вкусом.

Смятые носовые платки горой высились бы на нетронутых подносах с едой. Кэтлин бы махнула на нее рукой – пропащее дело! А Луиза просто отворачивалась бы к стене в приступе меланхолии. Смотрела бы, как рисунок на обоях расплывается перед ее глазами, источающими бесконечные слезы. Слушала бы зов сирен с моря за окнами, едва не уступая соблазну зашить камни в подол ночной рубашки да утопиться.

Разумеется, Кэтлин застала бы ее за этим занятием прежде, чем она успела бы исколоть в кровь пальцы. Швея из Луизы никудышная, несмотря на попытки тети Грейс сделать из нее леди. Доктора сошлись бы на консилиум – не исключено, что Кэтлин отправили бы в Вену, привезли бы самого доктора Фрейда!

– Если вы его убьете, вам придется ехать в Роузмонт в полном трауре. И – уж простите, что осмеливаюсь напоминать, – вы сами знаете, что черный делает вас бесцветной.

– Как будто я могу остановить твою болтовню. – «Осмеливаюсь!» Не то слово, чтобы описать язык Кэтлин. После пяти лет службы она сделалась скорее подругой Луизе, чем горничной. А целый год свободы, когда они делили на двоих приключения, от которых вставали дыбом не только волосы, но и юбки, сблизил девушек еще больше.

Но в последнее время Кэтлин начала дерзить в открытую. Луиза подозревала, что причиной тому был какой-нибудь никчемный кавалер. Как раз перед тем, как им сбежать на континент, новый шофер, шотландец по имени Робертсон, смотрел на Кэтлин телячьими глазами. Но потерять независимость ради нескольких минут неуклюжего совокупления? По мнению Луизы, люди сильно преувеличивают радости плотского соития.

– И ваша тетя позаботится, чтобы запереть вас от общества, точно так, как уже однажды сделала, – продолжала Кэтлин, исполняя привычную роль голоса разума. – Целых два года траура. Никаких визитов. Никаких концертов или лекций. Сомневаюсь, что она отпустит вас в Лондон хотя бы на день, если вдруг разболится зуб. Вам станет скучно до слез. Да еще в черном, с головы до пят!

– Что правда, то правда. – Луиза прикусила кончик автоматической ручки от фирмы Конклина, перо с золотым покрытием и без того в ямках после предыдущих – неудачных – попыток сочинения письма. Какая досада, что ей вообще пришлось выдумывать этого злосчастного Максимилиана. Но тетя Грейс пришла в ужас, когда Луиза отправилась в автомобильный тур через весь континент в обществе одной лишь Кэтлин. Тетушка забрасывала путешественниц телеграммами и письмами – с каждой оказией, до востребования, недвусмысленно намекая на ужасные подробности того, что может ожидать двух невинных девиц в этой порочной Европе.

Вряд ли Луиза была такой уж невинной, и Грейс отлично это знала. Однако теперь племянница в отъезде, вне досягаемости Грейс. Письма вмиг прекратились, стоило Луизе сообщить семье, что в Лувре, возле особенно мрачной и маловразумительной картины Рембрандта, она познакомилась с великолепным Максимилианом Норвичем и затем, после стремительного романа, вышла за него замуж.

Потом, однако, письма возобновились, чтобы принести сдержанные поздравления и требование – Луиза должна вернуться домой и представить своего мужа родным.

Раньше Роузмонт не казался Луизе домом. Однако после блаженного года приключений и свободы она решила, что, вероятно, время вернуться все-таки наступило. Кэтлин пребывала в мрачности. Поездка зимой в открытой машине грозила обеим обморожением рук или ног. К тому же недавно у Луизы возникло осложнение с банком, и его следовало уладить. И если верить письмам ее гадкого кузена Хью и самого доктора Фентресса, именно тете Грейс предстояло вскоре отдать концы. Впрочем, Луиза в это не очень верила.

Грейс была слишком язвительной и непреклонной особой, чтобы умереть. После смерти родителей Луиза прожила с нею двадцать один год, и за это время у тетки даже голова ни разу не болела. С тех пор как Луизе исполнилось четыре, опекунша сурово бранила ее за каждый, даже самый незначительный, промах. И вот теперь ее большой – и неизбежный – проступок имел просто-таки ужасные последствия.

Что ж, возможно, черти наконец затребовали Грейс к себе.

– Кэтлин, а что предлагаешь ты? Неужели мне следует открыть правду?

Горничная приподняла рыжеватую бровь.

– Вам? Открыть правду? Я сейчас упаду в обморок.

– Ты никогда не падаешь в обморок. Ты – единственная женщина, кто может сохранить голову на плечах, какой бы кризис на нее ни обрушился. Не считая меня, конечно.

Возможно, Кэтлин и не приняла комплимент на свой счет, но ей достало здравого смысла промолчать. Под давлением обстоятельств Луиза вынуждена была признать, что последние несколько месяцев принесли ей куда больше неприятностей, чем следовало бы по справедливости. Было бы неплохо обзавестись мужем или двумя. Пусть бы помогли ей выбраться! Притом что выходить замуж она не планировала. Да зачем? Она – наследница, девушка независимая и ничем не связанная. Не нужен ей муж, который тут же начнет ею помыкать! С нее достаточно правил – натерпелась за двадцать с лишним лет, пока воспитывалась в Роузмонте, будто монахиня, запертая в стенах монастыря.

Конечно, Роузмонт – роскошное место, не чета монастырю, а уж за время путешествия Луиза на монастыри насмотрелась. Тысяча акров парка, изобилующего всяческой живностью, пятьдесят сверкающих позолотой комнат. Для нетитулованного джентльмена – прямо как мистер Дарси! – отец Луизы был исключительно богат, да еще и женился очень выгодно. Ее американская маменька могла похвастать еще большим богатством. К несчастью, и отец, и мать погибли во время кораблекрушения, когда Луиза была совсем маленькой. Если бы не их портреты, что висели в Длинной галерее, она могла бы вообще забыть, как они выглядели.