Викторию охватил огонь. Она и впрямь сгорала от страсти к нему.

Глава 26

По мнению Виктории, Рауль знал о пытках больше, чем любой де Гиньяр. Каждую из шести ночей подряд он возвращался домой после работы со своим войском. За ужином он сам кормил ее и настаивал, чтобы она пила из его чашки, а по окончании ужина вел ее в свою комнату… и соблазнял.

Он так и не снял одежду ни с нее, ни с себя, однако заставил Викторию обезуметь от желания.

Она сопротивлялась. Разумеется, она сопротивлялась.

Он приспособил свой галстук, чтобы контролировать ее действия, но она, кажется, даже не возражала против этого. По крайней мере, когда он связал ей руки, она знала, что ведет себя, как подобает цивилизованной женщине. Она пыталась бороться.

Ей было стыдно за те мгновения, когда ему не требовался галстук, чтобы сдерживать ее. Это было тогда, когда он довел ее до вершины страсти, а потом подтолкнул ее, отправив в свободный полет. Ночь за ночью он показывал ей, что она может летать… и когда она вернулась на землю, ее запястья были развязаны, а он наблюдал за ней. Он не сказал ни слова, но они оба знали правду — ему ничего не стоило сломить ее сопротивление. Ему было не обязательно нравиться ей, он заставил ее хотеть его.

Прошлой ночью Виктория плакала, умоляя его взять ее. Но ему было нужно не это. Он не взял ее. Он хотел, чтобы она отдалась сама.

Она еще не пала так низко.

Пережить эту ночь пыток ей помогло лишь то, что он тоже страдал. Возможно, Рауль страдал даже больше, чем она. Этого она не знала. Но надеялась на это, потому что каждую ночь сама раз за разом достигала наивысшего наслаждения, а он никакого удовлетворения вообще не получал.

Она уже давно не видела на его лице довольной улыбки.

И была рада этому.

Если бы только ей не предстояло сегодня вести занятия в этой ужасной группе. Она подумывала даже о том, чтобы спрятаться в своей комнате и позволить Просперо праздновать победу.

Но она всегда проводила утро с детьми. Они поднимали ей настроение, заставляли вспомнить, что она не является игрушкой в руках одного мужчины и объектом насмешек — в глазах другого, а является гувернанткой, которую любят дети.

Каждый день Виктория заучивала с ними все больше слов и все больше фраз и каждый день все лучше понимала их. А они, разумеется, учились английскому языку, причем так быстро, что она отыскала в замке заброшенную классную комнату, вымыла ее и начала учить их читать и писать.

Большинство из них учились с большой охотой. Но только не сын Просперо. Сначала Виктория подумала, что он слушается родителей и умышленно изображает тугодума. Потом она заметила выражение его лица, когда его четырехлетняя сестра читала слова, которые написала на грифельной доске Виктория.

Он действительно не мог понять.

Она подумала, что у него, возможно, плохое зрение, но, расспросив его, обнаружила, что он лучший стрелок из всех молодых охотников.

Вспомнив, чему ее учили в Академии гувернанток, она спросила, как у него с математикой.

Мальчик был математическим гением. Когда она диктовала ему длинные столбцы цифр, он называл итоговую сумму, едва она успевала назвать последнюю цифру, причем ответ был всегда правильным. Она научила его умножению за один урок и еще за один урок — делению. И все, чему она его учила, он хранил в уме.

Он не умел писать, но разве это имело значение? Вспомнив мистера Джонсона и работу, которую выполняла для него, Виктория поняла, что сын Просперо мог бы нанять кого-нибудь для того, чтобы записывать числа, а сам бы он производил с ними все арифметические действия в уме.

В полдень она пообедала вместе с детьми и была очень довольна тем, что не пришлось говорить ни слова о поведении за столом. Ей оставалось лишь медленно, аккуратно есть, передавать блюда и поддерживать вежливый разговор за столом, а дети ей подражали.

Это была победа, и Виктория ей радовалась.

С родителями детей добиться такой победы ей не удалось.

После занятий она ежедневно проводила время после полудня, сидя за столом в уголке главного холла и помогая Томпсону со счетами домашнего хозяйства. Как-никак она многому научилась у мистера Джонсона и была рада применить свои знания на практике.

— Виктория…

Она вздрогнула, услышав теплый, глубокий голос Рауля, и, утопив перо, забрызгала бумагу чернилами. Схватив промокательную бумагу, она принялась старательно удалять излишек чернил, пытаясь спасти написанное, и когда ей это удалось, повернулась и взглянула на Рауля.

Лицо его осунулось и помрачнело, и она поняла, что тепло в его голосе ей просто показалось, потому что его глаза были холодны как лед.

От него исходил запах свежести, как будто он искупался в горном озере. Возможно, так оно и было, потому что его волосы спускались до плеч влажными прядями, а грубая одежда, которую он надевал для занятий с войском, была мокрой на плечах, на поясе и там, где штанины заправлялись в сапоги.

— Чем ты занимаешься? — спросил он и, не дожидаясь ответа, потянулся за письмом, которое она писала.

Виктория аккуратно отодвинула от него письмо.

— Я пишу письмо матери и даю ей правдивый отчет о событиях, которые происходят в Морикадии.

— Обо всех событиях?

Рауль вопросительно приподнял бровь.

— Разумеется, я не стала ей рассказывать, что сплю в твоей спальне. — Виктория взглянула ему прямо в глаза, словно бросая вызов. — Даже тот факт, что я сплю на кушетке, ее не успокоит.

— Приказать Томпсону, чтобы он отправил твое письмо? — спросил Рауль.

Виктория с горечью усмехнулась, сложила странички письма и убрала их в ридикюль.

— Мы уже обсуждали этот вопрос с Томпсоном. Я позабочусь о письме сама.

— Как тебе будет угодно, — сказал Рауль безразличным тоном. — Хейда накрывает столы для ужина. Ты присоединишься ко мне?

Виктории хотелось отказаться, сказать, что возьмет поднос в свою комнату, однако она передумала, когда Рауль предложил ей руку. Виктория поняла, что это было вовсе не приглашение — у нее просто нет выбора: она должна занять свое место рядом с ним.

Они направились к главному столу. Виктория кивнула Просперо — вечером они делали вид, что разговаривают друг с другом, — и Закери, довольная, что видит его здесь, потому что его добродушие помогало ей проще смотреть на вещи.

Рауль отодвинул для нее стул, и Виктория села.

Стулья рядом с ней оставались пустыми, потому что Томпсон и Хейда, как всегда, отдавали распоряжения слугам.

Виктория и сама не знала, что заставило ее заговорить с Раулем. Возможно, это было всего лишь желание поддержать нормальный разговор. Или, может, она устала от попыток стать невидимой.

Он предложил ей свой кубок с вином. Она взяла кубок в руки.

— Рауль, вы говорили, что женщины стреляют лучше, чем мужчины.

— Да.

— Кто-нибудь из них командует чем-нибудь?

Он посмотрел на нее так, словно она говорила на каком-то иностранном языке.

— Женщины уходят из дома на целый день. Они, подобно мужчинам, практикуются с целью участия в боевых действиях во время революции, а вечером возвращаются усталые и грязные, — пояснила свой вопрос Виктория. — Но они не едят, не пьют и не расслабляются, подобно мужчинам. Им приходится выполнять традиционные женские обязанности. — Разговор вокруг них стал мало-помалу затихать и прекратился совсем. — Вот я и подумала, есть ли среди них командиры или же все они находятся в подчинении у Закери и других мужчин?

Рауль уставился на Викторию так, как будто у нее выросли рога.

Закери прижал пальцы ко лбу.

Просперо сердито смотрел на них своими темными горящими глазами.

Томпсон стоял чуть в стороне от стола и наблюдал за происходящим.

Виктория взглянула на Хейду, которая остановилась с кувшином в руке.

Рауль откинулся на спинку стула и невесело хохотнул: