— О, Мария! — сказала расстроенная Атенаиса, — ты еще никогда не говорила со мной так странно! Твой голос звучит резко, почти язвительно… Скажи же мне, как все это может случиться? Почему?

— Потому что ты должна выйти замуж, — резко ответила маркиза. — Скоро, слишком скоро начнутся разговоры о твоем замужестве, бедное дитя! Когда делают предложение дочери ткача или лавочника, то она свободна ответить “да” или “нет”, а ты не можешь… как и я не могла, — с трудом договорила она.

— В первый раз слышу такие слова! Значит, ты несчастлива? Твой брак не принес тебе радости? Говори же! Отчего ты сегодня так раздражена, огорчена?

— Я получила вчера письмо от моего мужа, — почти злобно ответила маркиза.

— Это должно было бы обрадовать и развеселить тебя.

— Атенаиса!.. Об этом ты не можешь судить. Радуйся, что ты еще не понимаешь этого. Твое сердце еще свободно. Не так ли? Или нет? Ты краснеешь… ты любишь?

— Н-нет, — запинаясь ответила Атенаиса, — но твое настроение должно бы заставить меня бояться всех мужчин.

— Не стану огорчать тебя. Может быть, ты составишь исключение; может быть, твоя жизнь будет счастливее. Вообще многое зависит от того, что ждешь и желаешь от будущего; представляется ли оно нам мрачным или веселым.

— В таком случае мое, наверное, будет веселым, — воскликнула Атенаиса, — потому что я нисколько не притязательна. Если у меня будет спокойный, веселый дом, если… — она слегка запнулась, — если у меня будет возможность собрать вокруг себя подруг да нескольких интересных людей, я буду совершенно довольна.

— А, по-моему, необходимо стремиться достигнуть всего, чего захочешь! — воскликнула маркиза, встряхнув своими черными локонами, — всего! Из меня выйдет нечто, гораздо более крупное, чем Вы желаете, маркиз де Бренвилье! — продолжала она, сверкая глазами. — Путь, по которому я пойду, каменист, его преграждают скалы, но я сумею преодолеть препятствия. Говорю тебе, Атенаиса, что и ты также поднимешься на недосягаемую высоту. Как только ты попадешь в очаровательный Париж, — конец твоему скромному довольству малым! Тогда ты потребуешь большего, чем тихий, скромный дом и тесный круг друзей! И когда в тебе проснется стремление к власти и величию, не отступай, но собери все силы и кидайся в светлый поток счастья; если твои силы ослабеют, ты пойдешь ко дну, и волны сомкнутся над твоей головой.

— Дай твою руку, — сказала Атенаиса, схватив свою подругу за плечо, — ты страшно взволнована, ты вся дрожишь. Я не смею спрашивать, какие вести от маркиза привели тебя в такое возбуждение… Пойдем, углубимся дальше в лес; мы успокоимся, когда прохладная свежесть водопада обвеет наши щеки.

Глаза маркизы внезапно приняли прежнее кроткое выражение и затуманились блестящими слезами. Теперь они смотрели с бесконечной кротостью, как глаза Богоматери. Вся ее фигура словно поникла.

— Да… ты права, — мягко сказала она, — я поддалась злому настроению. Пойдем! Дай мне руку! Ах, какие мы глупые, взбалмошные, если несколько строк могут так расстроить нас!

Они прошли прогалину и углубились в лес, где вскоре очутились перед засекой молодых буков. Непосредственно за ними тянулся ров, через который был перекинут мостик из нескольких древесных стволов. По ту строну моста виднелась грубо сколоченная решетка, служившая воротами в ограде из дрока, остролистника, дикого теса и драниц; через эту изгородь, вышиной достигавшую человеческого роста, молодые женщины увидели в некотором отдалении соломенную крышу какого-то жилища.

— Это хижина Жака Тонно, нашего лесничего, — сказала Атенаиса.

— Это — тот чудной старик, о котором у Вас говорили вчера? — спросила маркиза.

— Тот самый. Если он так интересует тебя, попробуем подойти поближе.

— Пойдем к нему, я люблю чудаков!

Они перешли мостик и постучали в решетчатую дверь. Раздался громкий лай, и большая лохматая собака огромными прыжками подскочила к воротам. Вслед за тем из-за изгороди послышался голос:

— Кто там? Вам придется потерпеть и подождать!

Потом на пороге хижины появился Жак Тонно с топором в правой руке; левую он в виде козырька приставил к глазам, стараясь рассмотреть посетительниц. Узнав их, он медленно приблизился к забору.

— Простите, если мы помешали Вашему отдыху, — извинилась Атенаиса, — мы уже давно гуляем в лесу и хотели бы попросить у Вас чего-нибудь напиться.

— Ах, милостивая барышня! — с принужденной приветливостью сказал лесничий. — Вы сейчас получите свежую воду. Присядьте, пожалуйста, на тот пень, у забора! — Он исчез в своей хижине и снова появился с кружкой в руках. — Вот вам, пейте! — и он просунул кружку между жердями решетки.

— Знаете что, Жак, — сказала Атенаиса, — совершенно невежливо, что Вы без всякой церемонии оставляете дочь Вашего господина ждать у ворот. Если бы Вы пришли ко мне в замок, я пригласила бы Вас войти в него.

— Моя хижина — совершенно нежилая, и не так устроена, чтобы принимать таких прекрасных и важных гостей, как Вы, барышня.

— Вы чересчур усердно запираетесь. Отлично было бы поболтать иногда с Вами, когда попадешь в эту сторону; но как увидишь такое мрачное лицо, то уж лучше подальше от хижины!

— А Вы давно живете в этой прелестной глуши? — спросила маркиза, прислоняясь к решетке и в то же время бросая пытливый и проницательный взгляд во внутренность ограды.

Лесничий проследил этот взгляд, беспокойно оглянулся на свой домик и коротко отрезал:

— Шестьдесят шесть лет.

— А кто был здесь лесничим до Вас?

— Мой отец. Я так сжился с этим лесом, что он сделался моей второй родиной. Я видел, как вот эти деревья, что стоят кругом, только пускали первые побеги, а по мере того, как белели мои волосы, — они вырастали все выше и выше. Я вовсе не нуждаюсь в людских разговорах; они для меня гораздо скучнее, чем мой лес и его обитатели.

Он взял кружку и повернулся, чтобы уйти.

— Может быть, Вы и правы, — сказала Атенаиса. — Но я слышала, что Вы не всегда жили в лесу, что было время, когда Вы даже жили в большом свете?

— Это правда, барышни. Это было за год до смерти моего отца. Все, что я там видел и слышал, заставило меня как можно скорее снова вернуться в лес. Я побывал в Париже. Это было во времена славного короля Генриха Четвертого, которого я довольно-таки часто видел. С тех пор люди очень переменились, так переменились, что… куда Вы, мадам или мадемуазель? — обратился он к маркизе, которая старалась приблизиться к изгороди в том месте, где заметила просвет.

— Я рассматриваю замысловатое плетение Вашей изгороди; растения выбирались с удивительным расчетом, так, чтобы они, вростая друг в друга, образовывали непроницаемую стену.

— Да. Я этого и хотел. Но лисицы и кабаны так же мало оставляют меня в покое, как крестьяне из Рошшуара или проклятый мельник из Белака, который вечно пристает ко мне со своими приглашениями да посещениями. Звери почти каждую неделю прорывают отверстия в моем плетне; я как раз был занят теперь починкой такой дыры.

В эту минуту раздался звук охотничьего рога, и невдалеке показалась группа из пяти всадников, направлявшихся к замку.

— Алло! — крикнул один из них, — эй, Жак! Жак Тонно!.. Вылезай из своей норы, старый барсук!

Лесничий с беспокойством поднял решетку и вышел из ограды. Всадники приблизились ко рву; один из них подъехал к самому мостику.

— Иди, старик, маркиз зовет тебя!

Жак перешел мостик и приблизился к элегантно одетому всаднику, вокруг которого на почтительном расстоянии столпились его спутники.

— Доброе утро, господин маркиз, — сказал старик, отвешивая низкий поклон.

— Жак, — ласково сказал всадник, маркиз де Монтеспан, — не знаешь ли, что делается в замке Мортемар? Я хотел бы попросить у герцога позволения пообедать в замке, так как вечером должен уже быть в Амрадуре, но я боюсь помешать. Если я пошлю вперед кого-нибудь из моих людей, — герцог непременно примет меня, даже если ему это и неудобно, а этого-то я и не хочу… Я слышал, что в замке гости?