Он поспешно отвернулся с горьким смехом.

Ренэ глубоко вздохнул, как человек, который готовится к большому прыжку с разбега, и печально заговорил:

— Матушка, простите, что я должен невольно причинить легкое огорчение Вам — кроткому, милому, ангельскому существу; но речи герцога с черным львом в гербе принуждают меня к тому. О чем, спрошу я Вас, герцог Дамарр, о чем думали Вы, когда в былое время посватались в Амьене к девушке простого происхождения, к верной Сюзанне Тардье? Помышляли ли Вы тогда о своих предках, о своем генеалогическом древе, о всей своей семье, которая осыпала Вас упреками? Казался ли Вам тогда молот оружейника Адама Тардье более блестящим украшением герба, чем пестик аптекарской ступки Гюэ? Откуда надвинулась туча высокомерия и пренебрежения к другим, которая внезапно нависла над кровлей дома Дамарр?

Герцог остался спокойным, тогда как Сюзанна закрыла лицо рукой.

— Не плачь, дорогая жена, — сказал он, — я отвечу ему. Но одна любовь, но искренняя благодарность, долг, повелевший мне хотя отчасти вознаградить Сюзанну Тардье за все, что она сделала для меня, заставили меня забыть свое положение, нападки моей семьи и протянуть руку маленькой мещаночке. Долгое время наблюдал я за твоей матерью, долго раздумывал, но ее чистота и незапятнанная добродетель придали мне мужества спокойно пренебречь всеми препятствиями.

Сюзанна опустилась в кресло и откинула голову на его спинку.

— С тобой же, мой сын, — продолжал Клод Дамарр, — дело обстоит совсем иначе. Ты познакомился с молодой, красивой девушкой, которая приглянулась тебе; но кто она такая? Я должен сознаться, что не слышал о ней ничего дурного, однако этого еще недостаточно, чтобы позволить тебе, молодому, неопытному человеку, стоящему на пороге жизни, жениться на дочери аптекаря Гюэ. Нет, для этого требуется нечто совсем иное!.. Итак, выслушай меня, твоего отца, твоего друга! Вот тут сидит твоя мать. Ей известно, сколько огорчений всякого рода причиняло нам обоим неравенство звания, и нужно было обладать сердцем Сюзанны Тардье, чтобы терпеливо переносить все уколы оскорбленной гордости, которым подвергались мы оба. Нет, я не подвергну вторично своего имени такой опасности, потому что только любовь и верность благородной женщины помогли мне преодолеть ее. Я отказываю тебе в моем согласии.

Ренэ подумал с минуту, после чего сказал почти весело:

— Ну, хорошо! Зачем же я учился кое-чему? Вот тут, в моей голове, собраны богатые сведения; я должен воспользоваться ими.

Молодой человек поцеловал руку матери, почтительно поклонился отцу и вышел из комнаты.

— Боже мой, что он затеял! — воскликнула герцогиня.

— Какую-нибудь глупость, — ответил герцог. — Но пусть устраивает свою жизнь по-своему. Не тревожься! Дурного Ренэ не сделает; он опомнится, когда утихнет волнение его горячей крови. А теперь, Сюзанна, тебе пора одеваться. Мы приняли приглашение и должны ехать на обед к генерал-контролеру.

Рейх де Пенотье состоял генерал-контролером лангедокского духовенства. Подобно Сэн-Лорену, представителю благочестивых отцов Шампани, Пенотье вел дела своих религиозных братств, учреждений и монастырей; кроме того он занимал также должность казначея сельских сословий. Состояние Пенотье исчислялось миллионами, так как его предприятия всегда сопровождались счастьем и удачей. Блестящие пиры, необычайно щедрые подарки, одолжения всякого рода приобрели ему бесчисленных друзей. Пенотье твердо держался правила “не пренебрегать никем”, если на поверхности общественного моря всплывало новое лицо, то генерал-контролер умел быстро привлечь его к себе.

Свечи в хрустальных люстрах и стенных канделябрах столовой гостеприимного Пенотье уже ярко пылали. Приятная теплота разливалась по восхитительно декорированной комнате, где мягкие ковры скрадывали шум шагов. Тонкий аромат благовонного курения струился вверх из бронзовой курильницы, а пламя свеч, отражаемое великолепнейшими зеркалами, играло на превосходном сервизе японского фарфора — ценной редкости, встречаемой только на столах государей и доставшейся генерал-контролеру благодаря его многочисленным связям в Голландии. Позади стола, у стены, на богато украшенном буфете искрились редчайшие вина в хрустальных графинах и бутылках, тогда как возле них стояли раскрытые футляры с набором ножей для разрезывания нежной дичи и сочного жареного мяса.

В начале пятого в столовую вошел хозяин.

— Прекрасно, Бернар, — сказал он своему дворецкому, — прекрасно! Мы сегодня опять отличимся на славу. Принесены ли устрицы?

— В свое время они будут поданы открытыми.

— Великолепно! Ну, а как мои фазаны?

— Они получены и будут готовы, когда подоспеет им пора.

— Господин де Вильбуа любит раковые пирожки; я поручил тебе сообщить о том повару.

— Таких пирожков будет подано целое блюдо.

— Тогда я совершенно спокоен. А ко всем этим кушаньям рейнвейн либфрауенмильх, шампанское и бургундское. Ах, я вижу, что все уже готово… Вполне доволен! Слышишь? Звонок в передней, гости съезжаются, — и Пенотье поспешил навстречу приглашенным.

Первыми посетителями оказались двое людей весьма различного возраста и звания. Первый был полковник Вильбуа, старик лет шестидесяти пяти; он держался прямо, по-военному, он одел свой лучший мундир и опирался на толстую испанскую трость с набалдашником, в виде миниатюрного бюста Генриха IV. Второй гость был юноша лет тринадцати, четырнадцати, в форме воспитанника коллегии св. Михаила. Его лицо далеко не производило выгодного впечатления, благодаря худобе, бледности и неправильным чертам. Тело этого студента в известные промежутки времени потрясалось глухим кашлем, а его серые, живые глаза придавали ему вид рыси или лисицы, сходство с которыми увеличивала выдававшаяся нижняя челюсть. Этого молодого человека звали Гильомом Дюбуа и он был сыном аптекаря из Брива ла Гальярд. Пенотье принял его отчасти под свой надзор, потому что этот юноша явился в Париж со значительными рекомендациями высоких прелатов.

Дальнейшую компанию гостей генерал-контролера, собравшуюся на утонченный пир, составляли: герцоги и герцогини де Бранкас и Сэн-Ибаль, аббат Амарел, родственник Пенотье, два камергера герцога Орлеанского и, как доложил лакей, его светлость герцог де Дамарр с супругой. Герцог Дамарр и его жена приняли приглашение Пенотье после того, как герцог пристроил на службу во флот, благодаря своему знакомству с ла Фейядом, одного родственника генерал-контролера. Пенотье так убедительно просил почтенную чету оказать ему честь своим посещением, что герцог наконец согласился. Дамарр был рад встретиться на этом обеде с полковником Вильбуа, которого он знал по прежним походам.

После того как разговор между собравшимися продолжался некоторое время в гостиной, двери снова отворились и лакей громко доложил: “Господин Ганивэ де Сэн-Лорен”. К счастью Сюзанна де Дамарр выбрала себе такое место, что ее лицо освещалось лишь наполовину; благодаря этому обстоятельству, странная перемена в ее чертах прошла незамеченной. Герцогиня де Сэн-Ибаль как раз не обращала внимания на Сюзанну, которая судорожно впилась пальцами в обивку оттоманки.

Сэн-Лорен вошел. Он был одет в высшей степени изящно, но просто. Злополучное время их связи воскресло перед герцогиней. Вот она снова столкнулась с человеком, наложившим темное пятно на ее жизнь. Одно за другим надвигались события, приводившие с собой лиц и воспоминания, которые были тесно связаны с проступком Сюзанны. Куда бы она ни обращала свои взоры, перед ней появлялась фигура, заставлявшая ее дрожать.

— Знакомы ли Вы с господином де Сэн-Лореном? — спросил герцога Дамарр Вильбуа.

— Нет, но о нем много толкуют. Он близок к королю.

— Господа, — сказал хозяин, представляя собравшимся нового гостя, — вот мой товарищ и друг, господин де Сэн-Лорен, — и он начал по очереди знакомить его с присутствующими.

Сюзанна прижала руку к груди, — еще мгновение, и Сэн-Лорен стоял перед ней.