Так прошло несколько минут; наконец он спросил:

— Матушка: знает ли отец о… твоей тайне?

Сюзанна, подняв на него свой взор, робко ответила:

— У него было какое-то мрачное предчувствие, но он отогнал его, крепко сжал мою руку и не стал ни о чем допытываться. Если у него и явились подозрения, то его любовь ко мне оказалась сильнее. Клод Дамарр не будет несчастлив: ужасные доказательства прошлой вины не омрачат его последних дней. Ты, дорогое дитя, нашел их… ты спас свою мать… Да благословит тебя Бог, Ренэ!

Молодой человек вынул из кармана бумаги.

При виде их, Сюзанна задрожала всем телом, протянула руки, чтобы схватить их, но у нее не хватило сил и она так и осталась стоять перед сыном с беспомощно протянутыми руками.

— Брось их в огонь, — прошептала она, — это — единственные свидетели моего проступка… Брось их в огонь! Скорее! Твой отец ничего не знает об этих ужасных страницах… Сохрани ему душевный покой!

Ренэ скомкал бумаги и сделал движение, чтобы бросить их в камин, как вдруг занавеси у дверей с шумом распахнулись, и между матерью и сыном появился герцог. Ни она, ни Ренэ от ужаса не могли выговорить ни слова. Лицо герцога не изменило спокойного выражения; он взглянул на жену, потом на сына, а затем сказал:

— Дай мне бумаги, Ренэ!

Молодой человек не шевелился.

— Дай мне бумаги, — повторил герцог, — ты слышишь. Твой отец приказывает тебе! Я слышал твои последние слова, Сюзанна; эти листы заключают в себе какую-то тайну, которую муж Сюзанны Тардье должен узнать.

В глазах Ренэ стоял туман. Безвольно, повинуясь строгому приказанию отца, он протянул ему бумаги, и герцог поспешно схватил их. Сюзанна безмолвно следила за всеми движениями, а когда бумаги очутились в его руках, она только слабо застонала. Она была на волосок от бездны; роковой для нее час наступил. Оставалось только решить, каким способом покончить с собой, и как можно скорее привести намерение в исполнение.

Руки герцога дрожали, так что печать, скреплявшая сверток, качалась на своем шнуре, подобно маятнику на часах смерти. Он расправил смятую бумагу, взглянул на строки и задумался.

— Сюзанна, — твердым голосом, наконец, сказал он, — сегодня я обещаю тебе никогда не заглядывать в прошлое… Я сказал, что обязан тебе счастьем всей моей жизни. Один взгляд на содержимое этих бумаг разъяснил бы мне то, что скрывается во мраке прошлых лет. Стоит мне перевернуть несколько страниц, — и я узнаю тайну Сюзанны Тардье. Но Клод Дамарр всегда держит свое слово. Имя его жены чисто, незапятнано, а муж герцогини Дамарр не имеет права разоблачать тайны дочери амьенского бургомистра! — и он снова скомкал бумаги и швырнул их в огонь.

— Клод!..

— Отец!..

Эти два возгласа громко прозвучали в его ушах. Жена и сын бросились в его объятия; он крепко обнял их, своих любимых, и они стояли все трое, не двигаясь, прижимаясь друг к другу. Слышался только слабый треск горевшей бумаги, скоро обратившейся в серый пепел; наконец и пепел улетел в трубу.

Герцог еще раз нежно прижал жену и сына к своей груди, А потом, наклонившись к Ренэ, тихо сказал:

— Приведи сюда завтра твою Аманду; а ты, Сюзанна, приготовь мне питье на ночь. Пусть сегодня не будет слуг за вечерним столом; вспомним времена Амьена и тихую комнату в доме твоего отца, где ты вылечила меня, и где я отдал тебе свое сердце.

Стоя у окна своего кабинета, король Людовик смотрел на Версальский парк, туда, где в конце прогалины виднелась дорога в Париж. Из окна можно было видеть всадников и экипажи, ехавшие из Парижа в Версаль.

Наконец король заметил всадника, свернувшего с большой дороги на дорогу в Версаль и приближавшегося крупной рысью.

— Это — Шовелэн, — сказал Людовик, отходя от окна.

Через несколько минут Бонтан ввел юного пажа, восемнадцатилетнего маркиза де Шовелэн.

Людовик поспешил ему навстречу и озабоченно спросил:

— Ну, что?

— Государь, — ответил паж, еще тяжело дыша от быстрой езды, — к сожалению я приношу Вам, Ваше величество, невеселые новости: с сегодняшнего утра маркизе Монтеспан хуже.

Король побледнел и, всплеснув руками, упал в кресло.

Курьеры поддерживали безостановочное сообщение между Парижем и Версалем, так как маркиза Монтеспан заболела, а король не мог отлучиться из Версаля, где со всем двором приготовлялся к встрече английского посольства.

Накануне вечером Скаррон известила его письмом, что больной хуже, чем было тогда, когда король сам находился у ее постели, а потому страдания влюбленного короля были чрезвычайны. Замечательнее всего было то обстоятельство, что Людовик был убежден, что о совершившихся родах маркизы не знает и не подозревает ни одна душа; между тем весь двор только и говорил об этом. Полный этого убеждения, король принял графа Лозена с нескрываемым неудовольствием.

— Государь, — сказал граф, — Вы сегодня почему-то очень немилостивы ко мне, Вашему верному слуге.

— У меня так много забот, — возразил король, — приближающиеся политические затруднения…

— Вполне понимаю, государь; но это не должно угнетать Вас, Ваше величество! — произнес Лозен, а затем замолчал, желая вызвать короля на откровенность.

— Ах, — сказал Людовик после короткого молчания, — я вовсе не поддаюсь заботам, но у меня столько неприятностей! Ведь ты знаешь, что около меня образовалась опять сильная партия…

— Где, государь?

— Перестань! Ведь ты же знаешь!

— Не знаю, государь. Я живу, как философ, с той поры, как мои самые горячие желания не увенчались успехом.

Король устало усмехнулся.

— Ну, так я скажу тебе, что против моей невестки, герцогини Орлеанской, ведется огромная интрига. Все знают, что герцогине Генриетте предстоит важная миссия при английском дворе; все знают, что поставлено на карту, и потому стараются наделать ей здесь как можно больше неприятностей. Но я намерен наказать всех ее врагов: когда герцогиня отправится в путь, я со всем двором поеду провожать ее. И пусть берегутся приверженцы голландской партии. Можешь всем говорить об этом; я даже буду очень доволен, если через тебя это повсюду распространится. Я решил снарядить для герцогини самый пышный поезд: весь двор — даже враги Генриетты — должны принять в нем участие.

Лозен видел, что горячность короля притворна; дело было вовсе не так важно, как, к сожалению, оказалось впоследствии. Граф решил идти прямо к намеченной цели.

— Весь двор, государь? — повторил он. — Но когда же Вы, Ваше величество, желаете отправить Ваше посольство?

— В половине сентября. О, я выработал великолепный проект! — Но при этих словах король снова озабоченно взглянул в окно. — Ты скоро узнаешь, что и как предполагается: я назначу тебя гофмаршалом на время путешествия. Пусть это будет вознаграждением за упущенное место.

Лозен закусил губы.

— От всего сердца благодарю за эту милость, государь. Итак, едет весь двор… Также и все дамы штата ее величества королевы?

— Разумеется!

— Гм… надеюсь, что неудобства путешествия не повредят их нежному телу…

— Что ты разумеешь под этим?

— Некоторые из придворных дам еще и теперь пользуются уходом врачей… например, маркиза Монтеспан, — спокойно и дерзко докончил Лозен.

Король быстро обернулся и воскликнул:

— Граф Лозен! Ты опять испытываешь мою доброту к тебе! Твои слова доказывают, что ты опять осмелился вмешиваться в тайны твоего короля!

Но Лозен уже достаточно привык к таким вспышкам. Он поклонился и спокойно ответил:

— Государь, я желал бы, чтобы всякий, проникший в какую-либо Вашу тайну, был так же скромен, как я.

Король широко раскрыл глаза и отбросил стул, чтобы дать исход своему гневу.

— Что это значит, граф? Неужели все знают о событии, которое я желаю держать в тайне?

— Именно так, государь.

Король щелкнул пальцами и резко сказал:

— Ну, я расследую это!..

— Государь, — возразил де Лозен, — к чему это может послужить? Вы, Ваше величество, напрасно желали скрыть такое важное событие от Ваших верных слуг. Оно только в таком случае могло бы остаться тайной, если бы маркиза Монтеспан, порадовавшая теперь Вас рождением сына, уже давно удалилась от двора. Если же к знаменитым врачам приходят замаскированные дамы и ведут их с завязанными глазами к нуждающимся в их помощи больным; если Вы, Ваше величество, сами присутствуете при событии, после чего подвергаетесь на улице нападению мошенников, то каким же образом, осмелюсь спросить, может все это остаться в тайне? Я нисколько не сомневаюсь, что две дамы знают даже все подробности; это — ее величество королева и герцогиня де Лавальер.