— Карта будет находиться только при командире, то есть при мне. Для ориентировки и принятия решений. Что касательно Швейцарии, то она нам ни к чему. Близко? Ну так, товарищ Штыцко, Германия еще ближе. А нам нужна Родина, которая далеко. Вот туда мы, значица, пойдем. На восток. Навстречу Красной Армии. Вопросы еще есть?
Вопросов больше не было.
К полдню они прошли километров около двадцати. Пересекли какую-то автостраду в долине и, снова поднявшись в горы, уже на высоте, у входа в скальную пещеру, сделали привал. Савушкин не случайно определил это место, ибо прекрасно понимал: дальше люди идти не смогут. А здесь будет хоть крыша над головой, да и укрытые отличное на случай боя.
Казалось бы, ушли далеко, и на равнине оно так и было бы. А в горах — Савушкин знал это по своему охотничьему опыту — все выглядело иначе. Параллельный хребет, в склон которого врезался ночью советский бомбардировщик, находился почти рядом, даже если приглядеться, видно было место падения самолета — сваленные стволы деревьев, сбитые взрывом макушки. Там с самого утра кружил-тарахтел легкомоторный немецкий «шторх», иногда отклонялся по большому кругу, но не сюда, а западнее, — видно, немецкие наблюдатели не совсем верно определили место падения.
Бойцы отряда, как теперь именовал своих товарищей Савушкин, попадали на теплый щебень и уснули сразу мертвецким сном, некоторые — не успев дожевать советские пряники-галеты. «Не по нашим зубам еда, — сокрушался старшина, обсасывая твердые, как леденцы, галеты, морщась от боли и перекатывая их между кровоточащими деснами. — Надо будет переходить на зеленый корм. Тут полно весенней травы, да и лук-слизун имеется вон на скалах. Следует послать ребят кого покрепче: пускай наберут вдоволь для оздоровления личного состава».
Жмурясь от яркого солнца, он смотрел вокруг на искрящийся зелено-голубой мир, на плавающие в мареве разноцветные крыши в долинах, на серебряные зеркальца озер и никак не мог поверить: неужели это свобода? Душные пыльные штольни проклятой «Доры», вонючая свекольная бурда, смердящие трупы у стен подземных каменных коридоров — неужели все это позади и уже никогда не вернется, никогда не станет снова душераздирающей явью?! Неужели?..
И самое невероятное, о чем он даже боялся подумать: неужели он вернемся домой, в Черемшу? В родное село, где его давным-давно оплакали, получив похоронку, и сыновья, и многочисленная родня, и сама Пелагея… А он вдруг явится воскресшим из мертвых. Возможно ли такое?..
Опять в деталях вспомнился вчерашний ночной побег. Нет, им не просто повезло, хотя, конечно, подфартило, ничего тут не скажешь. Главное же в том, что они слишком долго и упорно готовились к побегу, жили только этим весь страшный минувший год, держались и не умерли лишь благодаря этому. Они ни на что третье не рассчитывали: либо убежать, либо умереть. Хорошо ребята сработали, особенно Атыбай и этот чех Живка — не так-то просто уложить насмерть двух упитанных здоровяков эсэсовцев.
Теперь вот дрыхнут — хоть за ноги их волоки, не проснутся. Оно и понятно: за одну ночь ребята выложились.
Погони старшина не боялся. Штандартенфюрер, бывший комендант «Хайделагера», не такой дурак, чтобы поднять трезвон насчет сбежавших пленных, за которых он лично отвечает. А пуще всего — за эту автоколонну с секретнейшим грузом. Объявить теперь погоню для него означает расписаться в собственном ротозействе. Да и вообще, не те времена наступили: драпающим фашистам не до беглых пленных, им надо думать о собственной шкуре.
А вообще, тут, конечно, опасно… Если смотреть трезво на обстановку, оценивать по-охотничьи. Что они, савушкинцы, смогут, нарвись ненароком на какую-нибудь немецкую сторожевую заставу или дорожный полицейский заслон? Ни стрелять метко, ни маневрировать как следует, ни сметки, ни хитрости проявить… Потому высохли люди на фашистской каторге, и души их смерзлись в ледышку, как в погребе-холодильнике. Спервоначалу оттаять бы ребятам на весеннем солнышке, на вольных травках полезных. Особенно же на пище хорошей, сытной. Только где ее раздобудешь в этом чужом, враждебном краю? Вот загвоздка…
А пока идти дальше никакого смысла нет. Упадут без сил на первом же снеговом перевале и померзнут или на переправе потонут — реки тут бурные, многоводные, как на Алтае бывает по весне. Они, ребята, бесшабашные сейчас, пьяные от свободы, будут сами лезть на рожон, потому как все страхи уже пережили и им ничего не страшно. Стало быть, надо удерживать. И не уговорами, а сурово-железной рукой.
Да… Придется тут, в этой пещере, постоять денька четыре табором… А если так, ему, как командиру, следует в первую очередь подумать-поразмышлять о провианте, о хлебе насущном. На одних галетах мужицкой силы не наберешься, да и этого запаса хватит максимум на двое суток.
Старшина поднялся и, кряхтя, часто останавливаясь и цепляясь за кусты, полез по скале наверх — «на командирскую рекогносцировку». На вершине долго не мог перевести дыхание: болели ломаные ребра. Огляделся и охнул: справа внизу, в уютной узкой долине, лежал городок — чистенький, разноцветный, весь в солнечных зайчиках от стеклянных веранд и умытых окон. Замысловатые домики с балкончиками, башенками, белостенные виллы, увитые чуть-чуть зеленеющей паутиной плюща, бойкая речушка, пополам разрезающая городок, и красная ратуша под черепичной крышей — да ведь это та самая картинка, которую недавно исподтишка показывал Савушкину в гараже незнакомец фельдфебель, доброжелатель и друг! «Аптека, Людвигштрассе, 4». И пароль: «Миттельбау-Дора». В ответ хозяин должен предъявить вот эту самую открытку: «Курортный городок Бад-Ишль».
Старшина быстро раскрыл планшет, сверился с картой: сомнений не было, они ненароком вышли именно к этому городку! Красная линия маршрута самолета как раз доходила к Бад-Ишлю и здесь обрывалась, вернее, заканчивалась кольцом, обведенным вокруг города. «Значит, погибшего летчика-полковника тоже интересовал курортный городок! Интересно, — рассеянно подумал Савушкин. — Что бы все это значило?»
Он жевал перышко дикого лука и размышлял: идти или не идти на конспиративную явку? Ведь, как ни говори, опасно. Даже отсюда видно: в городке полно военных, в том числе эсэсовцев, которые щеголяют тут в черной тыловой форме. Может, не стоит подвергать отряд риску? Отлежаться в пещере как следует, да и в путь потихоньку-полегоньку. Что касается еды, то в лесу всегда что-нибудь сыщется съестное, а там, глядишь, хутор или кордон подвернется.
Войне скоро конец, а уж они-то, бывшие пленные, прошедшие саму преисподнюю, заслужили право глотнуть живительного воздуха мира…
Савушкин сорвал еще одну луковичку, усмехнулся, вспомнив давнюю свою довоенную привычку — он вечно что-нибудь жевал. А вот за год почти отвык: в концлагере жевать было нечего. Изрядно потрясла, покатала его жизнь… Может, он стал теперь другим, непохожим на прежнего Егора Савушкина, хитрого и настырного мужика, умеющего постоять за свое сокровенное?
Вот и осторожность чрезмерная появилась, очень похожая на трусость. Захотелось спрятаться, отсидеться в затишке. Отчего бы это? Или оттого, что ему в прошлом году ребра пересчитали в «Хайделагере» вот такие же черные гниды, что разгуливают внизу по плитам набережной?
— Так за это же квитаться надо, мать твою перетак! — сплюнув, вслух выругался Савушкин. — И за это, и за другое — за все, что было. Сполна!
…Вечером, когда стемнело, старшина Савушкин, прихватив с собой чеха Карела Живку, ушел в городок искать явочную аптеку. Оба одеты были так, что их мог с ходу заарканить первый же патруль: драные немецкие шинели, а под ними русские гимнастерки. Про обувь и говорить нечего: вместо ботинок — ошметки, перевязанные проволокой.
Однако старшина в ответ на уговоры товарищей и мрачные предсказания рявкнул: «Молчать!», а сержанту Сагнаеву сунул под нос кулак: не моги, мол, ныть, коль остаешься за командира!
За этого чеха Живку старшина, честно говоря, побаивался. В савушкинскую бригаду он попал недавно, всего месяц назад, когда взамен трех умерших пленных лагерное начальство выделило новичков — все они, как объяснили сами, прибыли будто бы из Бухенвальда. Двое из них, не послушавши старшину, припрятали при себе нож с железным прутом и были расстреляны штандартенфюрером после дорожного обыска у Зальцбурга. А этот остался. Савушкин не то чтобы не доверял ему, а просто относился с подозрением. В последние месяцы в связи с массовым саботажем на ракетном сборочном конвейере эсэсовская комендатура стала регулярно засылать в среду пленных своих провокаторов, которых вообще-то быстро распознавали и втихаря отправляли на тот свет. Однако всех разоблачить не удавалось. Против чеха никаких улик не было, хотя, пожалуй, вид у него не совсем соответствовал пленнику Бухенвальда — оттуда обычно привозили заморышей: кожа да кости. А Живка был вполне крепким на вид, по выносливости его наверняка можно равнять с казахом Атыбаем. Правда, чех регулярно занимается какой-то китайской то ли индийской гимнастикой, от чего, дескать, и не теряет бодрости. Однако поди проверь — хрен его знает… И опять же языками разными владеет — тоже подозрительно…
