Что ж, если даже предположить пятидесятипроцентную надежность серийно выпущенных ракет (а журнал Грефе подсказывал именно эту цифру), то и в этом случае воздушный роботблиц может дорого обойтись англичанам…
Ворвался Грефе, бесцеремонно оттолкнув Крюгеля, приник к перископу, бросил в микрофон:
— Внимание, запал! Первая ступень!
Крюгель наблюдал в смотровую щель. Под ракетой вспыхнуло пламя, ярко-оранжевым водопадом ударило вниз на стальной конус отражателя. Все потонуло в нарастающем грохоте, доносившемся даже сквозь толстые бетонные стены.
— Главная ступень!
— Отрыв! — слышалось из репродуктора, — Пошла!
Гулко отсчитываются секунды: три, четыре, пять… восемь… одиннадцать… И вдруг хриплый, полный досады голос;
— Клапан сброса окислителя не открылся! Доннерветтер!
— Она падает!..
…Грефе бегал по комнате, закинув за спину короткие толстые руки. У него было взмыленное, мокрое от пота лицо и невидящий, полубезумный взгляд, — натыкаясь на стулья, он пинками отбрасывал их в сторону. Вошли два стартовых инженера, однако Грефе прямо с порога вытолкал их в шею с площадной бранью.
Крюгель благоразумно отступил в угол. Он вдруг по-человечески пожалел этого недотепу-фанатика, умудрившегося до пятидесяти лет прожить одиночной — без друзей и близких. Впрочем, вместе с жалостью к себе Грефе внушал страх: одержимый опасен для окружающих и способен на все.
Вынув из сейфа графин спирта, инженер-ракетчик выпил полстакана, перевел дыхание и только тогда соизволил заметить полковника Крюгеля.
— Ты еще здесь? Шел бы лучше спать. И вообще, катись отсюда ко всем чертям! Мне тошно и без тебя.
— А бункер? — все-таки напомнил оберст.
— Плевать я на него хотел! И на всех дураков, которые его придумали. Мне надо завершить испытании ракеты, иначе меня повесят. Как повесят и тебя за твой бункер. Хотя ты-то ведь уже построил его? Только сам не знаешь зачем. Верно? Хо-хо! Могу посоветовать: посади туда этого прыщавого фискала Ларенца. Выпить не желаешь?
— Нет, благодарю. И вообще, мне не хотелось бы задерживаться, отвлекать вас от дел.
— Скажи, пожалуйста, какая деликатность! — Грефе растопыренными пальцами поскреб кудряшки над ухом. — Я бы назвал это настырной деликатностью — есть у тебя такое качество, Крюгель. И оно мне нравится. Хотя, может быть, оно не совсем вписывается в общий эталон образцово-показательного немца…
— Прошу прощения, доктор, — перебил Крюгель, — Как насчет бункера?
— Да никак! — отмахнулся Грефе. — Можешь считать, что я его лично осмотрел и остался доволен. Тебя это устраивает? Ну и отлично. Я всегда был убежден, что образцово-показательные немцы — народ покладистый и практичный…
С откровенным сарказмом доктор начал философствовать насчет нравственно-психологического феномена юберменша-арийца, однако Крюгель молча пожал плечами и вышел. Не слушать же ему бред полупьяного технаря, свихнувшегося на своих недоносках-ракетах?
Нет, Крюгель не обиделся. А на что, собственно, обижаться? Разве только на самого себя, на то, что такие, как он, образцово-показательные немцы, которых в общем-то миллионы, не могут, не наберутся решимости заткнуть рот бесноватым одиночкам, шизоидным кретинам, толкающим в пропасть целую нацию.
Таким, как Фриц Грефе. И ему подобным.
На подходе к офицерскому бараку Крюгель удивленно остановился: ему показалось, что в его комнате кто-то есть. Час назад, уходя к доктору Грефе, он умышленно оставил настольную лампу включенной — пусть думают некоторые особо любопытные, что он находится у себя дома (свет от лампы был чуть виден слабым пятном сквозь плотные шторы). Сейчас ему показалось, что пятно двигалось, словно кто-то переставлял лампу. Может быть, по какой-то надобности вошел дежурный офицер — у него есть запасной ключ. Но кто ему позволил?
В комнате Крюгеля сидел штурмбанфюрер Ларенц. Спокойно расположился за столом и читал газету. Впрочем, увидав хозяина, он учтиво извинился:
— Прошу прощения, оберст, за такое вторжение. Но долг обязывает. В вашем окне была щель, вы нарушили приказ о светомаскировке. Естественно, как комендант, я не мог пройти мимо.
Никакой щели не было — Крюгель после ухода специально осматривал окно снаружи, портьера плотно его прикрывала. Штурмбанфюрер просто выдумал благовидный предлог. Интересно, что он здесь делал?
Снимая фуражку, Крюгель бегло оглядел комнату и сразу понял: был обыск… Неплотно прикрыта дверца у тумбочки, сдвинута подушка, чуть выдвинут из-под кровати походный чемодан. Очевидно, эсэсовец торопился, уж очень грубо действовал, по-хамски, бесцеремонно.
«Неужели арест?» — похолодел Крюгель. Но тогда почему не расстегнута кобура штурмбанфюрера и почему он явился один, без своих молодчиков? Нет, тут что-то другое… Тоже неприятное, но другое.
— Я вас слушаю, Ларенц. Что-нибудь случилось?
Штурмбанфюрер снял золоченое пенсне, положил его на газету, благодушно прищурился.
— Вы меня удивляете, оберст! Почему обязательно должно что-то произойти? Я же объяснил цель своего появления здесь, Разве это неубедительно звучит? Вы шокированы? Напрасно. Мы же солдаты, оберст.
«Солдаты!..» — усмехнулся Крюгель лицемерию эсэсовца. Но ведь даже солдаты не шарят по чемоданам друг у друга. За это наказывают ременными бляхами — у солдат существует тариф для подобных шкодников. Может, сказать об этом лощеному штурмбанфюреру?
Легко представить, как он взбесится, как отшвырнет свое профессорское пенсне…
Крюгель сел на койку, расстегнул пуговицы мундира, неопределенно вздохнул:
— Да, вы правы, штурмбанфюрер. Мы солдаты. И именно в этом все дело… Так что же насчет нарушения светомаскировки? Теперь последует наказание в приказе, как я полагаю?
— Нет, — улыбнулся Ларенц. — Все ограничится словесным предупреждением, несмотря на существующие строгости. Учитывая наши товарищеские отношения.
— Благодарю вас, штурмбанфюрер…
«Ну вот и спелись», — с иронией подумал Крюгель. Хороша картина: хозяин застает жулика в собственном доме и его же благодарит за «посещение». Какие только коленца не выкидывает иногда щедрая на подвохи и каверзы жизнь!
Собственно, роли-то уже начисто переменились: теперь хозяином чувствовал себя штурмбанфюрер Ларенц. Удобно развалившись на стуле и нацепив пенсне, деловито шелестел газетой.
— Как вы оцениваете эту сводку с Западного фронта, полковник? Тревожные факты, черт побери! Не кажется ли вам, что янки и англосаксы бросают в Нормандию всю свою боевую мощь?
— Разумеется. В ближайшие дни там может сложиться очень острая ситуация. Я даже подчеркнул фразу, которая объясняет причины этой возможной ситуации.
Газету — вчерашнюю «Дас Рейх» Крюгель читал еще вечером, до ужина. Его особенно удивило и обеспокоило сообщение о том, что англо-американские войска расширили плацдарм до семидесяти километров и фактически отрезали Котантенский полуостров.
— Извините, оберст, но вы подчеркнули не то. Не главное из того, что опубликовано в газете. Вот оно на первой странице: «Посещение фюрером Западного фронта. Фюрер о новом оружии рейха». Тут написано, что наш верховный главнокомандующий в своей ставке в районе Марживаля сделал сенсационное заявление представителям прессы о первом применении «оружия-фау». Газета пишет: «Новое оружие обеспечит нам превосходство в технике и будет способствовать повороту в ходе войны». Вот что я бы на вашем месте с удовольствием подчеркнул, герр Крюгель!
Крюгель промолчал, пожал плечами: в конце концов, это дело вкуса. Вообще-то, у него и привычки нет подчеркивать газетные строчки. Получилось просто случайно. Он, разумеется, понимал, что штурмбанфюрер вовсе не пытается с помощью такого крючка ставить под сомнение его, Крюгеля, лояльность. Это было бы глупо.
Однако понимал он и другое: зацепка с этой газетой отнюдь не случайность. Надо обязательно ждать продолжения.
— Да-да, вы правы! — усмехнулся Ларенц. — Вы правильно думаете, что мой поздний визит к вам связан именно с этой статьей. Как ни странно.
