Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— А Кичкайлло-то повесишь?

— А как же я бефеля [70] могу не выполнить? Мне еще жизнь дорога! Ясное дело, повешу, да еще толково: в одну секунду, чтоб не мучился. Но что б я сам, по своей воле, эту падаль на своего доктора натравил… Нет, этого ему не дождаться! И ты тоже не болтай. Все-таки мы еще люди.

— Да ясно не кунцы какие-нибудь… — подтвердил, зевая, второй.

— Ну, ладно, спи. Пойду на свой пост к…

Он назвал грубым словом уборную и встал, шурша сеном. Собеседник Бобакова повернулся на другой бок и вскоре захрапел.

Одной рукой я сжимал рукоятку револьвера, другой нос. Ну, герр Кунц, мы еще посмотрим, чья возьмет! Только бы мне не расчихаться.

Было уже далеко за полночь, когда я высунул голову из укрытия. Месяц вверху боролся с тучами, то погружаясь в них, то снова выплывая. Ночь дышала прохладой и покоем уснувшей деревни.

Я подтянулся на руках, поднял доску на петлях и влез в овин. С минуту я слушал: спят? Они преспокойно спали, зарывшись в сено. Я соскользнул вниз и ступил на утоптанную землю. Через полуприкрытые ворота узкая полоска лунного света падала прямо на шлем и шинель, висевшие на крючке для граблей.

Я надел шлем и шинель и, держа руки в карманах, пошел к уборной.

За ней, опершись о стенку, стоял с автоматом не то задумавшийся, не то засмотревшийся на что-то Бобаков. Подходя к нему, я не удержался и чихнул (руки-то ведь были в карманах!). Бобаков лениво обернулся и нехотя бросил:

— Чтой-то ты, Алешка, рассопливился так…

Вдруг он взглянул еще раз и отскочил, вскинув автомат.

— Владимир Лукич… — прошептал он с испугом.

Я стоял перед ним, словно призрак того времени, когда он был человеком, был военнопленным — как призрак родины.

— Ну что ж, Бобаков, стреляй! — медленно и тихо произнес я. — Обер награду даст.

— Уходите, Владимир Лукич… я ничего не скажу, идите…

— Нет, Бобаков, не уйду. Там, в лесу, наши ждут!

— Здесь? Наши?

— Да. Поляки и наши десантники. Я не могу им сказать, что вернул к жизни Бобакова для того, чтобы он стал палачом у Кунца. Я без тебя не вернусь!

— Вы ж меня убьете…

— Послушай. Тебе только один раз такая карта выпала, когда ты можешь вернуться. Выбирай: или стреляй, или подчиняйся моему приказу, советскому приказу!

Бобакова охватили сомнения. Нащупав в кармане курок пистолета, я ждал: если он поднимет автомат, я выстрелю в него несколько раз подряд и брошусь бежать. Но Бобаков, подняв руку, только глубже нахлобучил шлем.

— Эх… помирать, так с музыкой! Была не была. Веди, Владимир Лукич, только быстрей, а то Кунц ходит.

— Зачем?

— Посты проверяет. Только что у меня был, а теперь к тем, у плетня, отправился. Сейчас обратно пойдет.

— Идем!

Зная, что Кунц будет возвращаться по садовой тропинке, я хотел захватить его врасплох, выскочив на тропинку сзади, из-за колодезного сруба. Но Кунц появился перед нами прежде, чем мы успели спрятаться.

— Кто идет? — резко крикнул он.

— Бобаков, герр обер! — Бобаков и я вслед за ним вытянулись по стойке смирно.

— Что случилось? Почему по саду таскаешься?

— Герр обер, позвольте доложить…

Но тут я выскочил из-за Бобакова и направил на Кунца маузер:

— Открой рот, руки вверх! Бобаков, бери его оружие! Так, а теперь слушай, — выразительно засопел я по-немецки в ухо Кунца. — Мне нужен заложник, у тебя есть шанс вернуться. Но если ты пискнешь — станешь трупом! Веди его, Бобаков!

Бобаков взял его под руку, я приставил дуло пистолета к короткой шее, и мы двинулись так, словно трое бездельников после доброй пирушки.

Из-за плетня нас окликнул один из часовых.

— Мы идем в разведку. Не стрелять. Мы сейчас вернемся, — диктовал я Кунцу, сильнее прижимая к нему пистолет.

— Мы идем в разведку! Не стрелять, ребята, не стрелять… — покорно кричал Кунц.

На опушке нас могли перестрелять свои. «Наверно, наблюдают за усадьбой, — подумал я. — Увидят трех немцев и дадут короткую очередь».

— Эй вы там, охотники! — гаркнул я во всю глотку. — Ружья кверху: пленника тащим!

Я крикнул вовремя: не успели мы сделать по лесу и двух шагов, как навстречу нам выскочили сначала Юзек Кусаный, а потом Петрек со Станишем.

— Товарищ командир!..

— Тихо, ребята. Пленного скрутить, завязать ему глаза и марш в сторожку!

От коровы до лося

Ранним утром из лесу вышла рябая Красуля и, покачивая головой, опущенной в тяжких раздумьях, неторопливо, как всякая корова, шла по дороге в Дуды.

С извечной меланхолией обмахиваясь хвостом, она тащила на рогах странное сооружение из ветвей в виде виселицы с белым подвеском посредине.

Безмятежную коровью жизнь оборвал залп, раздавшийся из-за плетня Гжеляковой. Смерть пришла бессмысленно, перед утренним удоем, и в коровьих глазах застыло презрение.

Кунцовцы мгновенно окружили корову, содрали зеленую виселицу с подвешенным конвертом и начали читать приказ командира.

Приказ Кунца, выведенный его собственной рукой на обороте его собственного удостоверения, выданного фашистской организацией города Бромберг, недвусмысленно гласил: заложников освободить немедленно, а Кичкайлло перед заходом солнца, точно в девятнадцать вечера, доставить на машине к часовне с польским святым у ручья на гарвульской дороге и там ждать, пока партизаны передадут им его, обершарфюрера Кунца.

— Дас ист айн бефель! — сказали румынские немцы.

— Приказ! — подтвердили русские.

— Исакымас! — согласились литовцы.

И дрессированная разноплеменная свора слепо исполнила «волю» своего обера.

В девятнадцать часов я услышал шум машин. Два грузовика остановились у часовенки. Кунцовцы рассыпались по обе стороны дороги, развернули обратно машины и только потом заботливо высадили из задней машины Кичкайлло, указав, куда ему идти на Гарвульку.

Кичкайлло медленно поплелся по шоссе. Он шел хромая, с рукой на перевязи, голова его была вся забинтована.

Держа кунцовцев на прицеле, мы следили из-за деревьев за каждым их движением. Посмели бы они выстрелить в Кичкайлло! Мы были слишком слабы, чтобы окружить их, но достаточно сильны, чтобы отомстить за смерть товарища.

Однако они не стреляли. Кичкайлло уже поравнялся с нами и прошел бы дальше, если бы я не свистнул.

Он с трудом перевалил через ров и, напрягая последние силы, дотащился до меня.

— От, дохтур, знова маешь калику… — прошептал он, падая мне на руки.

Мы оттащили Кичкайлло в глубь леса, к бурелому, и тут, при свете фонарика, я осмотрел его. Лицо его было изуродовано, и весь он был зверски избит, но повреждений, которые угрожали бы жизни, я не нашел. Недели через две все будет в порядке.

Я с облегчением выпрямился, взглянул на товарищей. В их молчании ощущался гнев, требование возмездия.

— Товарищ командир, — начал Петрек, указывая дулом на лежащего рядом Кунца, голова которого была обмотана его же мундиром, — разрешите кончить… За Кичкайлло!

— А Дуды? — резко спросил я. — Дуды сожгут! Нет, ребята, слово надо сдержать. Но и за муки Кичкайлло расплатиться надо. Вот что: спустим-ка ему портки да выпишем расписку!

В мгновение ока штаны с Кунца были содраны, Павляк уселся ему на голову, а Станиш с Петреком на ноги.

— Слушай, ты, обер, — сказал я, беря в руки палку. — Какое самое меньшее наказание дают у вас в лагерях, когда секут на «козлах» перед строем?

— Фюнф унд цванциг! — простонал Кунц.

— Правильно. Вот двадцать пять горячих и получишь за нашего товарища.

И я честно влепил ему в зад двадцать пять ударов. Его слегка привели в чувство и выволокли на дорогу. Он шатался и спотыкался на каждом шагу, но едва я показал ему вдали темное пятно грузовика и толкнул вперед со словами «считаю до пяти и стреляю!», как Кунц, держа в руках штаны, помчался, словно раненый лось.

Ночь третья — светлая и страшная

Я думал, что сейчас мы услышим шум запускаемых моторов и тарахтенье удаляющихся машин. Куда там! Началась поистине сталинградская канонада! Пулеметы захлебывались длинными очередями, гул стрельбы заглушали взрывы гранат, ослепительные ракеты рвали темное небо над лесом.

вернуться

70

Приказ — от немецкого «Befehl».

35
{"b":"245941","o":1}